Если б не Великая Отечественная, вздыхает Екатерина Абсатырова, то, может, и не встретилась бы она никогда со своим ненаглядным Вагафом из далекого Казахстана.
Надежда ШИЛЬМАН
А то, что прошла три концлагеря… Страшно. До жути. Никому такого не пожелает 91-летняя жительница Атырау.
– Рассказать про меня решили? – встречает нас с улыбкой единственная в регионе бывшая узница концлагерей Екатерина Серафимовна, отгоняя любопытного кота Феликса, который тоже вышел в прихожую. – Для новых поколений, говорите? Да я вот недавно к будущим музыкантам в консерваторию ходила. А им-то даже про концлагерь не интересно слушать. Правда, как дело дошло до того момента, когда в Гурьев-Атырау попала, оживились…
Четверть века назад итальянский режиссёр Роберто Бениньи снял фильм «Жизнь прекрасна» о судьбе еврея, скрывающего с женой своего 5-летнего сына в нацистском концлагере. По сюжету узник объясняет ребёнку – это игра. Следует избегать эсэсовцев, нельзя ныть, жаловаться и просить есть, и тогда он наберёт очки и заработает приз – настоящий танк.
Рассказ атыраучанки Екатерины Абсатыровой несколько схож с тем, что происходит в том фильме. Только с ней, 10-летней девочкой, папе некогда было играть. Кроме Кати в концлагере были еще восемь детей и супруга.
…Она родилась в 1931 году на Крещение Господне («Поэтому такая закаленная, выносливая!» – пытается объяснить мамино долголетие дочь) в деревне 1 Мая колхоза Красный пахарь, что в Рыбкинском районе Мордовской АССР. Вспоминает, что жили бедно, в худой избе.
Карельский перешеек. Концлагеря
В 1939-м семья Ксенофонтовых переехала на Карело-Финский перешеек.
– В то время финны напали на СССР, но война была недолгой. Однако, – рассказывает Екатерина Серафимовна, – территория большая освободилась, жилье пустует. И начали вербовщики по ближайшей округе ездить. Однажды пришел такой и в наш дом. Видит: мы – народ темный, неграмотный и наговорил нам, что все в Финляндии есть. Мол, заходи и живи там. И что даже яблоки в рот сами лезут! А у родителей к тому времени уже девять детей было. Трудно. Отец решил поехать посмотреть, ему понравился дом, пять комнат! А потом и нас всех перевез. Совершенно пустая деревня была на Карельском перешейке! Папа устроился в магазин в колхозе Перетая (невозможно уточнить точное название, сегодня и нет такого населенного пункта на карте. Н.Ш.). Жизнь пошла неплохая. Я стала учиться в третьем классе.
В школе большой, двухэтажной, эхо слышалось: учительница только свою дочку учила, никого больше из детей не было! Позже стали люди поступать, целый колхоз обосновался. Вроде ничего зажили, посадили огород.
Однажды мать Кати заподозрила неладное: понадобилось ей в сельсовет, и по дороге встретила выходящих из администрации аж семерых человек в военной форме. Зашла спросить в сельсовет капитана Лагунова (позже он весь район предаст, говорит Екатерина Серафимовна), но тот отрезал: «Ксенофонтова, ты язык-то попридержи, а то черный ворон твоих девятерых детей осиротит вмиг», – намекая на расстрел. Пошли нехорошие слухи: к примеру, пастух рассказал, что по пастбищу самолет пролетел, причем, на нем не звезда, а крест был изображен.
– И вот летчик до того низко пролетает, что коров по спинам задел! Поняли мы: разведка! – продолжает рассказ Абсатырова. – Незнакомцы какие-то у матери поинтересовались насчет школы – мол, что за здание. Мать объясняет, а сама не поймет, зачем они всё выведывают? Явно не наши! Родители поняли, надо уезжать, все необходимое взяли и направились в райцентр Сальный.
Когда семья Ксенофонтовых с обозом следовала в поселок, встретили красноармейца. «Куда бежите? Там немцы весь район в кольцо взяли, я еле выбрался! Возвращайтесь!» – велит он семье. А те вернуться побоялись. Решили переждать в школе. Да вот только под утро ее немцы окружили. Ксенофонтовы – в ближайший лес бежать.
– Как сейчас помню: сосны, ели… А фашисты тут как тут: «Руки вверх!» Взяли нас в плен. Так мы оказались в немецком концлагере Юрокко, что в Финляндии, ведь финны сотрудничали с немцами, – вспоминает Катерина Серафимовна.
Юрокко – самый страшный из всех лагерей, где побывала девочка Катя. Колючая проволока, злые собаки, издевательства надзирателей, унижение. Перед сном всех по головам считали. В 10 часов вечера отбой, и, боже упаси, кто покажется в 10.05 – избивали сразу же.
– Причем, палками! Всех. На нас родители вообще ведь никогда руку не поднимали. Поэтому, в принципе, для меня был страшен сам факт избиения, – продолжает Екатерина Серафимовна. – В первый раз фашисты меня отдубасили за то, что подняла без спроса отходы. Как дело было: кто-то поведал, что на помойку выбросили гнилую картошку. Я и несколько других детей концлагеря отправились туда: хоть что-то взять на пропитание. Набрала я картошки, хочу уже возвращаться бегом, как вспоминаю голодные глаза сестер Шурочки, Пани, мамы и еще беру, еще…
– А чем в концлагере вообще кормили, баб Кать?
– На завтрак – чай. Вместо заварки – иголки сосновые, но с сахаром хоть. В обед «потчевали» баландой из нечищеной картошки вперемежку со ржаной мукой. А ужин и не помню, честно. Хлеба давали – буханку с килограмм, но сильно рассыпался, пекли из отрубей вместе со стеклом дробленым. Что характерно: вся ведь наша семья так питалась, а за целую жизнь лишь у одной сестры потом аппендицит случился! Интересно, да? – до сих пор удивляется Катерина Серафимовна.
– Отвлекла ты меня, – возвращается к рассказу про кражу гнилой картошки, – в общем, заметили нас с отходами. Облава! Куда бежать? Разноглазый сержант (мы так его звали, потому как один глаз у него был голубой, другой карий) – с одной стороны, Лотто – хозяйка высоченного роста, все время с палкой ходила – с другой. Я думала, к финке пойду, все же женщина, может, пожалеет. А она ка-ак даст по рукам, потом по лицу палкой! Я упала. Она меня еще и ногами…
Второй раз меня сильно испугали. Когда наши блокаду стали прорывать в Ленинграде, немцы с финнами в концлагере – ох, и злые были! Вот однажды в 10 часов вечера пересчитали по обыкновению – все должны быть на своих местах, на нарах, причем, поровну внизу и наверху. А тут сестра старшая позвала к себе наверх. И вдруг надзиратели пришли. Пока я раздумывала, чтоб спуститься на свои нары, один из них так сильно мне газетой по заднице! Не больно, но я, простите, описалась. Десять лет было! Позор. Еще и благим матом по-фински.
А в третий раз как я испугалась! Все дети и мать работали в лесосеке, пилили лес. Мы сучки собирали и сжигали, чтоб в лесу чисто было. С лесосеки нас встречали. Заставляли наголо раздеваться: фашисты вшей проверяли. И если найдут – «прожаривают» узника в сушилке, а в ней очень много градусов жары, оттуда покойниками «выходили». Я боялась! Но мы выжили, из нашей семьи никто не умер. Однако сама картина с поиском вшей выглядела настоящим издевательством. Морально убивали. Мать нашу, тогда еще 38-летнюю женщину, молодую, считай, тоже вынуждали догола раздеваться. Охрана с собаками стоит, и попробуй, не выполни приказание. Мать выходила оттуда всегда сама не своя.
А однажды с лесосеки пришли. И ждали, когда надзиратели с обсушки уйдут. Мы ж там картошку готовили, шишки жарили! А те все сидят и сидят. Я один раз открыла дверь, второй, а на третий – плюнула в сердцах на них. Так они меня схватили и как мячик начали пинать. Я тогда описалась, и все остальное…
Абсатырова делится, что за те три года, что провела в концлагерях, немного выучила финский язык. Однажды ее с ровесницей-финкой отправили коров пасти. Катя обрадовалась: это лучше, чем пилить лес и занозы потом приносить. К тому же коровы были собственностью финских помещиков, к которым недавно ее родителей позвали работать. Отца – плотником, мать – по хозяйству. И старших сестер – 14,18 лет – тоже забрали в рабство. Катька была довольная: пусть за буренками приглядывать, зато с семьей!
– А какой с меня пастух? Но все равно отправили на пастбище, коров было семь. И финку-девочку Ристу дали в придачу. Ты, говорит, будешь ее русскому учить, а она тебя – финскому. И вот сидим с ней на пастбище. Ползет муравь, она мне – «тэ-не!», а я ей – «му-ра-вей!» В общем, учили, учили, и вот уж солнце заходит, а коров мы потеряли! Вышли на дорогу: «Лэхме, лэхме (lehmät lehmät)! Коровы, коровы, домой!». Нету. Ушли коровы-то. Вот такой из меня пастух. Наутро смотрю в окно – русский мальчик бегает. Догадалась, но у мамы на всякий случай уточняю: «Это он вместо меня теперь?» Мать говорит – да, ты ж буренок потеряла. Я тут на колени упала и молюсь: Господи, оставь меня с мамой и папой! Но нет, опять меня в лагерь вернули.
Интересно, что в концлагеревской школе Катя учила лишь один предмет – «закон божий», который преподавали монашки, тоже оказавшиеся в плену. В общем, никакой нормальной учебы.
…Раскрою секрет: порой пишу некоторые материалы, требующие пронести тему через себя, под музыку. Еще больше впечатлиться. Когда готовила статью про Катерину Серафимовну, нечаянно включила Barber’s Adagio от William Orbit. Мелодия точно передала настроение. Вы тоже можете послушать, если сейчас читаете эти строки. Хотя и без музыки понятно, какую трагедию девочка Катя и ее семья пережили…
Второй концлагерь поджидал Ксенофонтовых, когда в Ленинграде прорвали блокаду, в 1943-м. Фашисты начали отступать и взяли с собой всех пленных. Концлагерь располагался неподалеку от Хельсинки, на полуострове Ханко. Надо было от Юрокко 50 км пешком топать. В новом концлагере имелось семь бараков и еще больше пленных. – Жить было негде, – продолжает свой рассказ Екатерина Серафимовна. – И на нарах, и под нарами спали. Молодежь на улице шалаши строила. Там Катя с семьей недолго пробыли: отца отправили в другой лагерь бараки строить. В том, уже третьем, концлагере, по сравнению с первым, полегче стало. Без колючей проволоки. Там были в основном финны, без немцев. А финны над детьми не издевались: просто привлекали к посильному труду.
Из плена к крысам
– Живя в третьем концлагере, мы чувствовали – скоро домой! СССР уже наступал фашистам на пятки. У помещика-финна стали возвращаться сестры, братья. А однажды, когда я пошла в лес за ягодами, заметила партизана, аж расплакалась. Он мне шепотом: «Не плачь, девочка, близок час, когда мы вас освободим, но не говори, что меня видела!» Мы стали выжидать. Отказывались от еды даже. И вот однажды приехал нас освобождать Андрей Жданов, знаменитый полководец. Это был обмен – нас, пленных СССР, на их. И тот знаменательный день 1944 года для меня даже больше запомнился, чем День Победы! Так мы в концлагерях страдали, кажется, у бабы Кати глаза на мокром месте. Тяжело вспоминать. Тем более что неприятная картина последовала по дороге домой. Когда Ксенофонтовы направлялись в СССР в эшелонах, к ним в телячий вагон зашли советские пограничники. И один из них неожиданно сказал отцу («который у помещика работал и питался неплохо, мы на самом деле заметили, как у папы округлилось лицо!» – говорит Катерина Серафимовна):
– Что, рожу отъел в плену? А мы из-за таких кровь проливали!
– Испугались мы, – говорит Абсатырова. – Едем и не знаем: радоваться или нет. Следуем на прежнее место проживания. Но в Мордовию опять не хотели, там жизнь была бедная. Приехали в деревню Перутая на Карельском перешейке, откуда и увезли нас в плен. А там одиноких из-за войны немало. И попросила родителей одна женщина Домна меня с ней пожить. А взамен зерно б давала родителям (у нее была мельница). Время-то послевоенное, голодное. Что ж, пришлось согласиться.
Поначалу Катьке нравилось у Домны. Огромный дом, тетка одна, никто не мешает, а сколько у нее еды! Катерина там ела кашу с маслом. И хлеб тоже с маслом. Раньше-то на хлеб олифу мазали и так кушали.
Но как же тосковала Катя по родителям и сестрам с братьями! Играло роль и то, что тетя Домна на целый день уходила по своим мельничным делам, и девочка оставалась наедине с… крысами. Они за зерном часто наведывались. Огромные, что Катька даже спать боялась: думала в рот ей залезут!
– А если тебе скучно будет, тогда пометы крысиные от зерна отбирай, – наказывала Домна. А пометы у тех грызунов – как у казахов курт, больших размеров! И вот картина: крысы гигантские с зеркальными глазами – на той стороне вороха зерна, я – на этой. Меня страх берет, а куда бежать? Чуть с ума не сошла. Но терпела, как только представлю, что за мое у Домны пребывание мама с остальными едят лепешки, они неголодные, и сразу мне становилось теплее, – улыбается, кажется, только возвратившись мысленно из детства, Екатерина Серафимовна.
Моя героиня может долго рассказывать о голодном послевоенном времени. Как она с соседкой по парте (кстати, дальше 4-го класса потом и не пошла учиться) – карелкой сидела и ждала окончания уроков, чтоб к ней потом домой вкусненького поесть. Она и сегодня ворчит порой на дочь с внучкой, что хлеб черствый выбрасывают. Не может этого видеть баба Катя и призывает всех, пользуясь случаем в интервью, ценить каждый кусочек хлеба.
–…Ой, вам-то, наверное, надо про концлагерь? А я тут уже про свою житуху дальнейшую рассказываю… – спохватилась Екатерина Серафимовна. – Ну а что про концлагерь? Меня там били, мать били за то, что однажды сказала про учительницу, что та предательница. Пришла как-то раз с пальцами переломанными. Бабушку по отцу, она с нами все лагеря прошла, били – когда однажды под проволоку решила переползти, за ягодами.
Няня Катя
Однажды Серафима Ксенофонтова завербовал один мужчина, под Петрозаводском, в 15 км от города. Якобы там новостройка разворачивалась, и отца привлек плотником, причем, мол, в первую очередь себе дом сделаешь, подъемные получишь. Приехала семья туда. Но вербовщик оказался мошенником, многих обманул, не только Серафима. Всем обещал, но ничего не сделал и сам с собой покончил.
– Мы оказались на улице. Нас пустили свинари, мы жили со свиньями, ели очистки для свиней. Потом родители переехали в другую деревню. И однажды телеграмма из Архангельска от старшей сестры: родила близнецов и просит помочь. Я рада-радешенька! Поехала, помогала ей, присматривала за малышами. Чуть позже сестра переехала на границу, и там была местность Вяртсиля, пограничный посёлок, видно было, как на той стороне финны белье полощут в реке. Нянчила близнецов, а вскоре устроилась на работу официанткой.
Любовь Катерины
А я все ждала, когда ж про любовь Катерина Серафимовна расскажет? Как она познакомилась с уроженцем Гурьевской области, раз в Карелии жила?
Как-то раз заглянули на чай в столовую семь танкистов. Среди них был Вагаф Абсатыров.
– Когда мой будущий супруг Вагаф меня увидел, это он потом уже рассказывал, он заметил своим сослуживцам: «Эта девка будет моя!» И так и получилося! – поправляет платье с нежными цветами Екатерина Серафимовна.
Вагаф освобождал Польшу, Чехословакию, белорусские болота прошел – сильно простудил легкие (что потом ему аукнется, он уйдет из жизни в 2001 году. Н.Ш.). А Карельский перешеек, как Ленинград, был – в блокаде. Там целая дивизия с голоду погибла. Люди сначала лошадей поели, потом ремни, затем сапоги, а потом померли. Так вот, Вагафа и его дивизию прислали расчищать, останки собирать. Когда миссия была выполнена, решил Володя, как называет Абсатырова наша героиня, на архангельском металлургическом заводе в военизированной охране работать. За Катей ухаживал настырно: сначала познакомился с имеющимися кавалерами, вошел в их доверие, затем настрочил ей любовное послание, подписав на свой манер: «Ксенофонтаевой», – улыбаясь, вспоминает Катерина. Так все и закрутилось. Расписались в Сортавала, в том самом, что неподалеку от финской границы.
После того, как Вагаф в Ленинграде окончил школу МВД, его, лейтенанта, направили в Западную Сибирь, в Кемеровскую область, где пробыли 13 лет. Первая дочка там окончила школу. Но трагически погибла. Наверное, надо было сменить обстановку. Да и корни Вагафа звали на родину, и решается он махнуть в Гурьев.
– Мужа родня меня с удовольствием встретила. Я с ними сразу общий язык нашла, они меня очень уважают.
Вагафу, уроженцу Денгизского района, вообще непростая судьба была уготована: мать после смерти мужа, отца Вагафа (к слову, чеченское имя), оставила троих старших в детдоме, взяв младшего в семью с новым мужем.
Спустя многие годы, когда Катя и Вагаф поженились, мать разыскала его, они все вместе долго жили в Сибири. А потом – кровь тянет, приехал в Атырау. Трудился в разных структурах и организациях, последнее место работы – КазТрансОйл, инженер планового отдела, преподаватель гражданской обороны, откуда и ушел на пенсию. А Катерина до пенсии работала в ДЕПО на ж/д – дежурной бригады.
У Абсатыровых в нашем городе родились вскоре сын и дочь. Сын сейчас проживает в Украине, а Лидия живет с мамой. Вообще, семья у Екатерины Абсатыровой многонациональная – есть азербайджанцы, болгары, эстонцы, кроме казахов и русских. А из Катиных сестер живы две младшие – в Нижнем Новгороде и Ульяновске.
Серафимовна, бывало, всплакнет с внучкой Зариной о прошлом, поговорит за жизнь с соседкой-подругой Галиной. Та детдомовская, одна живет. Баба Катя ей недавно много комнатных растений задарила. Феликс любит цветы в горшках, вот и пришлось расстаться с традесканциями.
– Вот вы спрашиваете – надо ли о тех страшных годах войны молодежи рассказывать? Ну, у меня она, жизнь эта, с головы не выходит… Мне бы иногда хотелось побольше рассказать, но нынче не очень-то молодежь про нашу жизнь внимает. Правда, не каждый может слушать. И про войну не очень-то хотят: однажды я начала делиться мемуарами о жутких годах, а мне: да сейчас про войну никто и не вспоминает. Но говорить надо.
