И солнце, млея, поднялось из своего гнездовья, не помещаясь в раскаленную чашу. Разбросанные перистые облака, кочуя по небосводу, скользили на кроваво-красном подбрюшье. И ветер, блуждавший в горах, вдруг притих, вбирая дыхание. Издалека позвал сыч. Нерадивец, перепутал день с ночью, что ли?
Стражники, в полудреме сидевшие у дверей, вздрогнув, повскакивали с мест. Высокая двухстворчатая дверь белой юрты в обе стороны широко распахнулась, и из нее неспешно вышел великий повелитель Степи. На нем был шелковый чапан, наброшенный внакидку. Солнечный луч искоса высветил его светлое лицо и широкий красивый лоб. Медно-рыжую бороду до пояса оглаживал игривый прохладный ветерок.
С небольшим отрядом нукеров захотел поохотиться на дичь и зверя. Поразвеяться, пустить ловчих птиц, потравить борзых. Был прикован к делам, ни на шаг не отдаляясь от своей Ак Орды. Изрядно притомился от послов, ходоков и прочего низкопоклонного люда, шныряющего под его дверьми. А им и конца-то не видно. Немало и странников, исходивших, не чуя ног, города и долины. Тянут целый воз благих заблуждений и ждут ответа на свой вопрос. И преподобных ободранных дервишей, и блаженных! Вон один молодой ханзу, украдкой подглядывая из-за угла, в конце-концов и создал его портрет. На шелестящем шелке. Точь-в-точь — он. Отблагодарил же он его золотым самородком. Бедняга от великой ли радости, от испуга ли ахнул и повалился без чувств. Э, всего-то и не перечесть. Тумены уходят в глубь четырех сторон света. Ни дня передышки от донесений его ноянов, опаленных огнем сражений. Раз за разом курьерской почтой шлет он им советы, подталкивает на разные уловки. Разум и тактика не могут один без другой. Тут требуется тонкое равновесие. Все равно, что балансировать на острие кинжала.
Как знамя победоносных походов, куда б он ни шел, белоснежное облако над его головой кочует тоже с ним, подгоняемое вселенским ветром. Верно дух в нем скрывается Тенгри и напутствие Вечного Неба…
Он невольно взглянул на небо еще раз. Напоминает космы белого верблюда. Оно такое, как и прежде. Не меняется и не стареет. Оно тоже вечно как небо. А он? В волосах — седина, душа охладела ко многим вещам. Необузданная молодая сила уступила место мудрой сдержанности. И будто нрав его изменился, возможно, стал мягче, как будто? Было время, когда он с порога мог повергнуть вражью голову в прах… разметать как мячи, скатанные из коровьей шерсти, которыми в детстве играл Темучин… Но довольно, оставь их, коль давно нет равных врагов, толчея одних пришлых послов, но довольно, оставь их! Злая сила — булатный меч. Размахнется — порубит в кусочки. Поздно понял, что есть и милосердие, которое ни в чем не уступит, собирая вкруг себя животворящие силы. Потому, воздав должное промыслу свыше, прозрел и покаялся в смиренной истине… Погрузившись в мысли, он и не заметил, что достиг гряды, примыкающей к священной горе Бурхан-Халдун. Послышался гомон отряда, скачущего трусцой за ним следом. Впереди, петляя зигзагами, побежала лиса. В обновке после линьки на намедни выпавшем ноябрьском снегу. Спинка так и переливается огненным пламенем. Однако команды от него снять кожаный наглазник с клекотавшего беркута, чуящего добычу, за ним не последовало. Вдогонку пустил охотничьих борзых. Собаки сорвались наперегонки, обгоняя друг друга, и почти моментально, наискось подрезая лису, пощипали ее лишь хвост. Посмотри-ка, хитрая тварь резко прибилась к земле и отбросила своих преследователей на приличное расстояние. Нелегко просто так отдать жизнь на ровном месте. Затем она метнулась в заросли шенгеля, густо росшие с правой стороны. Теперь и отряд в разнобой с улюлюканьем и гиканьем бросился лисе наперерез. С противоположного конца к ним присоединились борзые. Тем не менее, нет лекарств от невезения. Преследователи с обеих сторон увлечены, не слышат его голоса. Хотел сказать, что в густом шенгеле есть у нее нора. Теперь зря стараетесь, уж и хвоста вам ее не видать. Оно так и вышло. Из зарослей показались борзые с высунутыми языками. Шенгель исцарапал и взлохматил им шерсть.
Еще живо наставление его отца Есугея.
— Был я по молодости своей не в меру ретив. В один день на охоту вышел, — рассказывал ему отец наедине. — Ехал я малой рысью вдоль пологого склона Бурхан-Халдуна. Уже перед полднем вдали промелькнул силуэт какого-то зверя и тут же на глазах моих куда-то исчез. Я даже и колпачок с головы моей птицы снять не успел. Взял след по разбросанным очагами кустарникам и шенгелю. Неожиданно вижу большую звериную нору. Серый не стал долго путать следы и, по-видимому, залез в эту нору. Срезал я длинную ветку и пошурудил ею немного — показалась неглубокой. На дне что-то мягкое лежит. Ну, думаю, гривастый мой, тут тебе и конец пришел, и начал раскапывать логово. Перевалило за полдень. Дна не достать. Оказалось, хоть снаружи вход и был один, но далее нора расходилась на три рукава. Солнце клонилось к вечеру, спеша занять свое место. Спина затекла, на ладонях волдыри вскочили! Что дальше делать?! Немного прилег, да конь зафыркал от беспокойства. И птица моя в колпаке на камне порывается взлететь. Поглядел, а там поодаль серый мой уже спасает шкуру. В стороне улепетывающая лиса. Там затравленный корсак мчится наутек в гору. Я ошеломлен. Все трое выскочили наружу из побочных трех рукавов этого одного логова.
— Вы за каким зверем тогда погнались? — спросил он из чистого любопытства.
— Сын мой, время мое проходит. Лучше, скажи, кого бы ты из них поймал? — сказал Есугей, испытующе посмотрев на Темучина.
— Была бы на то моя воля, они бы поймали друг друга!
Тогда Есугей остался доволен его ответом, веря, что этот сын соединит обрывки его былых надежд.
Наверное, то была красивая уловка, сказанная, чтобы предопределить его будущее.
Ловить зверя… В период великого похода ему не раз приходилось ловить зверя и бить птицу для пополнения провизии. Надо было кормить огромную армию. Но истреблять все подряд разрешения нет. Таково высочайшее повеление Чингисхана. Не разрешал применять оружие с самой ранней весны и до поздней осени. Покамест звери выкормят приплод, птицы поставят на крыло птенцов. Дабы не опустошить поголовно, дать спокойно окрепнуть, сбросить пух и опериться. Но, начиная с ноябрьских морозов и до конца февраля, заставляющего ревмя реветь огромных волов, как надумаешь промышлять — воля твоя. По рукам бить не будет.
В период великого похода… Отары овец, табуны лошадей, стада коров, которых обычно гнали за войском для провизии, таяли на глазах. Снедь к завтраку властелин небес не подаст. В такие моменты великий каган брал с собой ноянов, войско заставлял колотить в охотничьи барабаны, бить в громоподобные бубны, окружая и расправляя свои огромные крылья над всем пространством гор, равнин и густого леса. Ставил ограждения, сквозь которые зверь носа не просунет. Сфера обитания зверья постепенно сужалась. От невыносимого шума и грома со всех сторон сбегаются целыми стадами олени, косули и газели, на пути же их яростно делят трапезу и тигры с волками, и леопарды. В конце концов, целое войско охотников сжимает свои объятия. Живность, оказавшуюся в кольце, стайками выпускают на какую-то равнинную местность. По древнему обычаю первую стрелу великий каган, положившись на Небесного Тенгри, предназначает для тигра или резво подбрыкивающего собственный хвост кулана. Следующая очередь стрелять остается за ноянами и сыновьями. Вслед за тем свобода действий предосталяется всему тумену. Стрелы из полных колчанов будут падать отовсюду, словно град на голову. Начнется кровавая бойня. Обычно грызущееся между собой зверье в таком неистовом истреблении начинает искать друг у друга защиту. Приметил даже, что трясущийся от страха заяц никак не хотел вылазить из-под бока сметливой лисы. Помнит, как отец Есугей собаку, не дающую покоя овечьей отаре, привязал к барану. Затем начал хлестать ее нагайкой. После этого она и близко не приближалась к овцам и козам. Даже грозно огрызаясь, не подпускала к ним и своих сородичей. Настоящая дружба встречается не везде, а проверяется в беде, должно быть.
Чингисхан подстегнул своего белого скакуна в серых яблоках. Сбившийся в сторонке небольшой отряд тоже взмахнул плетками. Вожделенно встрепенулась на руке ловчая птица. Насторожились поджарые борзые. Преодолевая курган, великий каган взглянул на небо. Вечный спутник его — шапка белоснежного облака — спешила за ним. Белое облако… Приметил его, когда впервые взял в руки копье в шесть локтей и оседлал боевого коня. Тогда они пошли на тангутов. Столкнулись в бою с давним кровным врагом. Оно следовало за ним неотступно: скакал ли он неспешной трусцой, летел ли галопом в аламане. Будто малый ручной шатер укрывало оно прозрачной тенью. Овевало прохладным ветерком в жаркий полдень. С той поры, словно песок сквозь ладони, минуло полвека. С той поры много стран покорил он на свете копытом своего коня. Сколь спеси поубавил он чванливым супостатам и ступить помог на Сират.
Вновь слышны гик и гам. Отряд уже поравнялся. С головы беркута, наконец-то, скинут наглазник. Снова ускользает лиса, взбираясь на косогор. Жаждавший добычу беркут, издав звонкий клекот, оттолкнулся от насеста, прикрепленного к седлу. Круто взмывает в небо. Когти, точно ножи, истинный хищник. В прошлый лютый февраль за три дня схватил четырех волков и девять лисиц. Оторочил седло хозяина кровью. Но, кто скажет, что великому кагану недостает звериных шкур? Нет-нет, и думать не следует так. Не говоря о всяких там шкурах и прочих трофеях, излишним золотом и серебром и всякими драгоценными камнями запретил он заполнять дворцовую ставку хана. Вместо того указал он от разных стран и народов собирать письменные памятники, истолковывающие, несущие много знаний и наставлений. И сам же он оставит на бумаге родословие монголов. Ибо останется после него не гора серебра и золота, а славное имя в поднебесном мире. Останутся муки и страдания, блестящие победы и добрые деяния, о которых он поведает в нем…
Не заметил, как уж летит под гиканье на белом скакуне в серых яблоках. Старается не отстать и его отряд. Лиса, извиваясь, цепляется за камни на склоне горы. Беркут, сложив крылья, хоть и устремляется вниз, однако не смог точно уцепить добычу. Поднимается в небо снова. Лиса знает, что делать, она изворотливее. Он одернул уздечку коня и подал знак рукой. Это значило, что надо согнать с откоса плутовку. Вон беркут брошенным с неба камнем падает вниз. О, удача! Продираясь по камням и ухабам, отряд возвращался подавленным, сдерживая волнение. Один из конников держал перед своим седлом беркута. Поврежденное крыло свисало и чертило по брюху лошади. Сломана чашечка. Увы, кровавое голенище…
Великий каган ощутил горечь. Неужто его храбрость, готовая свалить тигра, уступила лисьим повадкам и хитросплетениям? Борзых оставила не у дел. Птицу разбила о скалы. Попридержав коня, он бросил взгляд на небо. Белоснежное облако медлило тоже. Взгляд его упал на свинцовую черную тучу, взвевающуюся на горе Бурхан-Халдун. Косматясь клубами львиной гривы, нарастала она в многоликих формах. Не иначе к снегу. Он замешкался: не зная, идти ли вперед, либо повернуть коней назад в Каракорум. Отряд покорно ждал, следя за его настроением. Заскулили и занервничали борзые. Заклекотал беркут, рубя воздух здоровым крылом. Белый скакун в серых яблоках, втянув бока, захрапел, в нетерпении желая бега.
В тот момент над самой головой нависли и клубы свинцово-черной тучи, надвигавшейся против ветра. Почему же гром гремит средь заснеженного ноября? Или туча дождь принесла? Либо градом побьет с перепелиное яйцо? Стоило туче приблизиться к белоснежному, будто комья шерсти верблюда-альбиноса, облаку, как раздался оглушительный грохот. Рев и движение усилились. Белое облако и черная туча без промедления сцепились в борьбе. Чингисхан не мог оторвать глаз, пораженный неожиданной картиной. Отряд воинов-охотников тоже стоял, онемев. Неужели и облакам, этим вечным детищам неба, мало места между собой? Что за диво? Коль уж им, кочующим будто комья шерсти, наливающимся свинцом, порой тесно в поднебесном мире, то с чего ради людям должно быть просторно?! Потому, наверное, и рвут друг другу вороты, да вышибают зубы. И не он ли стоял во главе раздора?
Черная туча проявила превосходство. Белое облако стало рассеиваться. Попыталась пройти низом, но путь был отрезан. Пыталось вырваться на самый верх — нависло над ним. Великий каган почувствовал в явь, что над наградой Небесного Тенгри, которая хранила его с тех пор, как он взял в руки копье в шесть локтей и оседлал боевого коня, нависла беда. Он взял в руки лук и погрозил им небесам. Выбрал из колчана стрелу, разящую тигра. Стрела стремительно полетела, словно змея, издавая свистящий звук, прямо к туче. Упала, недолетев. Опрокинулось и перевернулось изодранное в клочья белоснежное облако. Проявилась надпись: «Повелитель мира — Чингисхан». Кто же это мог отчеканить? Только он подумал, как разразился оглушительный гром, сверкнула молния. Разлетелось и переломилось серебро ее веток. Раздробилась на кусочки надпись. Белоснежное облако, разорванное в клочья, уносило свои остатки. Белый скакун в серых яблоках задрожал всем телом и омочился кровью. Взбесился. Закусив удила, понес хозяина в направлении Каракорума. Побег был не долог. Вновь вспыхнувшая ветка молнии ударила великого кагана со стороны. Откуда столько красно-зеленых колец перед глазами? В ушах отдается эхом глухой голос Есугей багатура? «…Сынок, конь держит седло, седло же держит хозяина, сидящего верхом». Не удержали, черная туча, сумашедшая молния…
Повергнулся с закрутившегося волчком белого скакуна в серых яблоках. Все тело охвачено пламенем, горит с головы до ног. Кто там надумал поджечь саксаул? Потушите огонь, потушите!
Мгновенная немочь свалила с ног и не дала поднять голову. Язык онемел. Обрывки мыслей. Только жива нить души. На дне сознания всплывают и гаснут видения. Видения прожитых лет. Ох, уж эта жизнь, когда она на волоске, захлестывает раскаяние, что ли?
Временами наползает беспросветная темь. Чьи же это тени толкутся вокруг него? Чей же это шорох ног? Невнятное бормотанье, застревающее в горле. Какие же они страшные. Красные глаза как освежеванное мясо. Что они здесь ищут? Куда смотрят стражники? Куда запропастились белокостные вельможи, ходившие за ним по пятам? Обычно мухе не давали сесть. Неужели створчатая дверь Ак-Орды, за которой восседает каган, брошена без присмотра?
— Хватайте его быстрей! Представьте пред мои очи! — хотел окрикнуть он. Но не было кому откликнуться, некому было прислушаться.
Дайте мне только пробудиться!
(Продолжение следует)
