Его детство прошло в скитаниях по Европе. Семья — выселенные немцы из восточной Украины — за несколько лет где только ни побывала, и сеяли, и пахали, и туалеты чистили. А когда им, выжившим в оккупации, разрешили вернуться, они вдруг «махнули» на запад Казахстана, где уже осели их знакомые и родные.
Так Роман Дойчендорф стал жителем Гурьева, ныне Атырау. За почти 70 лет проживания здесь он научился изготавливать саманные кирпичи, готовить чай с молоком и до сих пор, как в самый первый день, когда приехал в КазССР, удивляется — какие же здешние жители добрые и мягкие.
Роману исполнилось восемь, когда вдруг ни с того ни с сего к ним в дом ворвались важные дяди с папками, потребовали собрать минимум вещей и покинуть их уютную хату в селе Новодаровка, что под Запорожьем (Украинская ССР).
Официальной датой начала депортации немцев считается 28 августа 1941 года — именно по этому указу Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» в сентябре 1941 г. из АССР немцев Поволжья были депортированы 373 тысячи немцев: из Саратовской области — 46 тысяч чел., из Сталинградской области — 26 тысяч чел., а по указу от 7 сентября 1941 г. была ликвидирована Автономная Республика немцев Поволжья. Однако в Украине депортация немцев началась еще раньше. В соответствии с директивой и постановлением Совета по эвакуации от 15 августа 1941 года из Крыма до 11 сентября того же года было выселено около 60 тысяч немцев (включая членов их семей — русских, татар, украинцев).
— Да, это было в сентябре 1941-го, — начинает рассказ Роман Иванович. — Нас и еще много других семей-немцев в прямом смысле слова вырвали из дома и отвезли в срочном порядке на железнодорожную станцию, — вспоминает Роман Иванович. — Только там вагонов не было, чтобы погрузить нас. Не знаю, сколько времени прошло, мы там порядочно ждали. Наконец, вагоны появились, стали грузиться.
Семья-то у нас была большая — я, две девчонки, еще пара ребят и маманя. Отца на тот момент уже взяли в трудармию, так мы его больше и не видели.
Всех погрузили в крытый 18-тонный вагон. Представляете, доверху набился родней — мы все вместе держались! Поехали. Но через какое-то время рельсы подорвали! А у нас самой маленькой сестренке три годика всего, у нее сердечко было больное, ей воздуха не хватало, а вагон закрыт, никакого продыху. Мы начали барабанить что есть мочи, и все же добились, чтоб вагон открыли. Нас с малыми детьми выпустили на какой-то маленькой станции, нашли сарай и велели в нем ожидать — как наладят рельсы, мы поедем дальше, — рассказывает собеседник.
Ромка с семьей быстро в сарае заснули — до того вымотались в душном поезде. Долго спали. А когда проснулись — поезд ушел! Железнодорожные рабочие звонили на центральную станцию, откуда пришел приказ семье Дойчендорф — ожидать. А дозвонившись в НКВД, передали наказ женщине с малыми детьми, чтоб пешком до дома шла, мол, скоро за ними вновь вернутся.
В оккупации
— А идти 300 километров! — восклицает Дойчендорф. — И мы вот так пешком, с остановками, к новому году только до Новодаровки добрались! Деревня вся почти пустая была, жуть. Правда, наш дом стоял целёхоньким, окна не выбиты. Зашли туда с нахлынувшими воспоминаниями. Дома холодно. Раздобыла мать у одного еврея, который в деревне остался, огонь, затопили хату. Так зиму и перезимовали в ожидании, когда за нами придут. Никогда это время, наверное, не забуду, — поправляет скатерть на столе Роман Дойчендорф. — Дни, недели летели, вот уже и снег растаял. Но однажды вместо НКВД-шников фашисты нагрянули (22 июня 1941 года гитлеровские войска вторглись в УССР, полностью же Украина была освобождена от немецко-фашистских захватчиков лишь в октябре 1944 года. — Н.Ш.), и мы к ним в плен попали. Страшно, конечно, а что делать — тогда все жители Украины были в оккупации. Под немцами прожили лето, посеяли и убрали урожай и еще одну зиму перезимовали. А на другое лето только начали опять засеиваться, как какая-то неразбериха пошла. К каждой оставшейся в селе семье начали коней прикреплять, по паре. А так как нас, Дойчендорф, было много, нам разрешили большую телегу и три лошади.
Вот уж лето миновало, шелковица пошла, фрукты поспели. И вдруг тревога — собирайтесь в Германию. Нам дали охрану, и мы поехали. До Белоруссии лишь успели добраться, а там снег выпал, а у нас телеги — дальше ехать некуда, застряли. Так в Белоруссии переночевали (Роман Иванович интересно выражается «переночевали» — имея в виду перезимовали. — Н.Ш.). Весной нас опять по коням — и в Польшу, где оккупированных покупали местные крестьяне.
Перекрестили
Только пришлось прежде Дойчендорф веру принять другую, потому как никого, кроме католиков, больше не «покупали».
— Мы лютеране были. А поляки только католиков брали! Но один поляк все же смилостивился — ему, видимо, лошади были нужны, не мы. Только, говорит, католиками станете. Договорился со священником, и в костеле нас всех перекрестили. Все лето мы у того поляка проработали, даже Рождество, помню, у него справили, а потом опять по коням и в Германию.
Р. Дойчендорф в красках рассказывает, как их не запускали в страну, прежде чем те не выпарятся в бане и не будут острижены.
— В Германии нас всех собрали под конвоем и в парилку, а после, как овец мальчишек, девчонок — под машинку. Потом одёжу пропарили и только после всех этих процедур нас пустили во временный лагерь. Видимо, раньше здесь был не то институт, не то школа, там кабинеты разные и в эти кабинеты по 2-3 семьи запускали жить.
В этом лагере Дойчендорфы проработали немало времени. Вскоре район Германии, где жил и работал наш герой, попал к русским, они заняли эту территорию (Роман Иванович, правда, так и не вспомнил, что это был за город), там комендатуру создали, и они знали, что здесь много немцев с СССР.
— Начали объявлять — кто с таких-то мест — отцы, старшие братья — они, мол, все уже дома, кто желает — поезжайте. Это уже 1945-й был. И маманя пошла. Говорит, мужа забрали такого-то числа в трудармию, сына еще раньше, он в училище учился и оттуда — на окопы. В комендатуре говорят нам, мол, они все живы-здоровы. Мы обрадовались. А хозяин, который держал нас, мать всё уговаривал, мол, не уезжайте, вас сошлют в Сибирь, где одни медведи, но она ни в какую не соглашалась.
Как Гурьев выбрали
— Ну вот, значит, русские нас в большие вагоны посадили и повезли. А в конце марта — начале апреля мы только приехали в Череповец, там был пункт специальный, и где-то шесть месяцев нас там продержали на одних сухарях. Также вскоре начали покупатели приезжать, в основном набирали на лесозаготовку. И сначала нашу семью один мужчина взял. Правда, вскоре сказал — а что ж с ними делать: в лес не пошлешь, одна женщина только да дети. А потом недалеко от Череповца в Вологду нас поселили, и там мы остались на кирпичном заводе работать. Это уже 1946-й был.
Когда семью с учета сняли, спецконтора внутренних дел вызвала каждого и велела дать расписку — в течение 20 лет не объявляться домой. А если нарушишь — расстрел.
Мать же в это время начала искать старшего сына и однажды нашла его аж в Казахской ССР, в городе Гурьеве. Родные обрадовались, стали переписываться. И однажды сообщил брат Романа, что все родственники, выселенные тогда из Украины, находятся в Гурьеве и Актюбинской области. Так Роман с матерью и сестрами в 1956 году оказались в Гурьеве. У брата уже свое жилье было. Землянка, в ней кухонька и коридорчик. А приезжих Дойчендорф — четверо, а у брата — трое детей. Столько человек в крохотной землянке, ну никак!
— В то время было как-то свободно насчет стройки: брат пошел в горфинотдел, взял план и построили мы дом на две семьи. Да так быстро, что уже к осени справили новоселье. У жены брата много родни было, они нам помогали. Раньше-то в Гурьеве вообще все дружнее были. В первое время меня взял на работу родственник: бригадир, он асфальтировал дороги. А нам как раз это кстати — нам и песок, и щебень нужны были.
Роман Иванович всю жизнь проработал в строительной сфере (по профессии он слесарь-наладчик). Причем, если у него поинтересоваться какой-нибудь немецкой фамилией в этой отрасли — сразу вспомнит, с удовольствием поностальгирует.
— Вельтер, говорите? А он руководил РСУ на Первом участке, там трудились отличные специалисты! Галингер, Руф, тоже в этом районе жили, и я даже помню, кто и на какой улице приблизительно. Мы как-то старались друг о друге знать, всё же почти у всех одна судьба, — признается Дойчендорф.
Рассказывает, что его супруга была тоже из высланных, немка с Ростовской области. С ней познакомились в Гурьеве, в браке появилось двое детей. «Мы придерживались немецкого закона — у немцев больше двух детей не бывает, — сообщает собеседник. — Это на Украине у тамошних немцев по 11 человек семьи были».
Я разговариваю с Дойчендорфом, и мне кажется, что слышу небольшой акцент — то ли слова с «о», как в Нижнем Новгороде окают, то ли еще что.
— Не знаю. Вроде говорю, как все. В детстве, правда, в школе только еврейскому обучали. Может, поэтому вы что-то слышите в моем произношении. У нас, немцев, диалекты ведь. Например, наш родной язык «платтайдже». Дядькина жена разговаривала на диалекте «бухтайдже». А вообще, многое позабыл, родной язык уже совсем плохо знаю. Хорошо, что в Атырау открыли курсы изучения немецкого, это наше объединение «Видергебурт» постаралось. Хоть люди будут знать родную речь.
Про кизяки и «льготы»
Мы разговариваем уже более двух часов, и я всё никак не дойду до главного в нашем разговоре — как Роману Ивановичу удалось осесть в Казахстане — ему, который побывал за свою жизнь, хоть и не по своей воле, в разных странах и, как заметила, везде климат был благоприятный — зелень, леса, прохлада.
— Вовсе не в этом дело, — говорит Роман Иванович. — Когда я сюда приехал, ни разу не слышал от местных казахов слова — вон, мол, немец. Никто не обзовет, никто не стремился дать тумака. А в Вологде, Череповце, к примеру, бывало такое, правда, там, перед тем как нам уехать, стали собрания среди жителей проводить, и солдаты, которые воевали в Германии и которые видели, как мы в оккупации жили, рассказывали об этом россиянам. Вот тогда только к нам начали лучше относиться.
Когда же в Гурьев приехал, понял, что здесь, несмотря на весьма суровый климат — жара, пыль, ветра — люди добрые и сердечные. О, казахи очень дружественный народ!
В Гурьеве мы и работать стали по желанию, не то что как раньше — иди туалеты чистить или снег убери, гоняют туда-сюда, а если от тебя отказ — несдобровать. В Казахстане же можно было любую работу найти, никто тебя ни в чем не упрекнет. И сейчас точно так же.
Меня научили изготавливать саман — местный кирпич, как сейчас сказали бы, экологически чистый. Как казахи его делали, удивительно: земля, солома, кизяк от верблюдов или другого КРС и вода. Ну и я быстро научился «готовить»: сначала топчешь в сапогах солому с водой, пусть в воде всё набухает. А наутро на женщин сапоги натягивали и топтали опять солому. Как хорошо протопчут, потом в формы специальные. Смачиваешь кирпичики и выкладываешь. Потом женщины саман опилками посыпают, а если не посыпешь, то на раскаленном-то гурьевском солнце кирпичики треснут! Так вот, саман дня два постоит, а потом дело за каменщиками. За полтора дня стены, бывало, были возведены! Когда мы дома строили (сначала себе, потом сестрам, потом знакомым), к этому делу обычно резали поросенка — вот и еды достаточно было. Стены есть, а потом, как говорится, дело за малым, ну и крышу еще, тут уж специалиста звали. В 1960-х, 1970-х много возводили саманных домишек. А более зажиточные гурьевчане камышитовые дома строили.
Тогда еще мода на огороды была, ну и у нас такой имелся. А позже все дачные участки брали. Потом мотоцикл. Потом машину. Ну а когда перестройка случилась — все прахом ушло.
Интересно, что в Гурьеве Дойчендорф жил безо всяких льгот, хотя ему было положено. Говорит, что когда о льготах государство заявило, Роман Иванович все бумаги собрал, отдал в прокуратуру. А там один за другим в отпуска ушли, да так и потеряли документы.
— Это сейчас ксероксы в любом магазине стоят. А тогда не было, я отдал все оригиналы. Потом всё ходил, спрашивал, но меня в итоге просто выгнали. И все мои документы со льготами ушли, не знаю куда. А перестройка — у кого что спросишь? Так я прожил безо всяких льгот. Ничего, зато у меня вон какие дети и внуки! А это самое главное! Да вот еще бы всегда мир и здоровье — что еще нужно? — вопрошает вполне справедливо Дойчендорф. — Сегодня в нашей стране мирно: заключаются разнонациональные браки, и как же от этого здорово, ты познаешь разные обычаи, традиции. А в наше время все старались найти партнера своей нации.
— Роман Иванович, я открыла карту мира и смотрю, что где вы только не были — показываю я на телефоне Дойчендорфу. — Какая сложная и непростая судьба у вас. А что, если бы вы смогли изменить свою судьбу?
— А нет возврата. Тем более к плохому. Когда в Россию приехали, с оккупации, нас пока распределили-определили, мы только через три дня начали есть. На каждого выделяли всего 50 граммов хлеба. В городе приходилось очереди отстаивать. И вот твоя очередь дойдет, ты идешь счастливый домой, а там с водичкой хлеб поел — довольный! Ничего, привыкли. Но возврата нет, как же я смогу изменить свою судьбу? Я бы тогда не приехал, может, и в Казахстан. А ведь только здесь я обрел спокойствие, мир и счастье, — заключает Роман Дойчендорф.
Надежда ШИЛЬМАН
