Продолжение. Начало в номерах за 28, 30 июля, 4, 6, 8 августа
Наши мини-очерки мы завершаем рассказом об еще одном ветеране, бывшем редакторе «Прикаспийки» Иване Петровиче Свербихине.
Иван Петрович Свербихин — достойный сын края, ставшего ему родным, который он в неполные 17 в сороковые-грозовые ушел защищать и для развития и становления которого не жалел своих сил и таланта.
Уже 16 лет мы встречаем День Победы без него. Беспокойное сердце фронтовика, журналиста, гражданина перестало биться 19 марта 1999 года, за несколько месяцев до его 75-летия. А мы собирались отмечать его юбилей очень широко, так как авторитет у Ивана Петровича был огромный. Он до последних дней активно участвовал в общественной жизни. Ратовал за сохранение экологии края, призывал к любви к своей малой Родине, истории, народу.
Часто слыша на планерках, в разговорах «у нас в Доссоре», «мы — доссорцы», полагала, что он родом из этого нефтяного поселка. Но недавно увидела его собственноручно написанную автобиографию, из которой явствовало: «Я, Свербихин Иван Петрович, родился 9 декабря 1924 года в селе Николаевка Дубенского района Симбирской губернии (ныне Ульяновская область) в семье крестьянина-бедняка. Деревенские мужики занимались не только хлеборобством, но хорошо владели и плотницким ремеслом и зимой уходили на заработки в города и на строительство железных дорог. Так мой отец оказался на строительстве узкоколейной железной дороги Гурьев-Доссор, а с пуском ее в 1927 году перевез семью из деревни на нефтепромысел Макат. Потом жили в Сагизе, Искине, Косчагыле, а затем обосновались в райцентре Доссор, так как детям нужно было учиться».
Жизнь, по признанию Ивана Петровича, его не баловала. В 35-м в автоаварии погиб отец. И мать, неграмотная деревенская женщина, работавшая уборщицей, не могла обеспечить детям особое благосостояние. Но, как вспоминает Иван Петрович, на промыслах было хорошо налажено снабжение, и по карточкам выдавался необходимый минимум продуктов, к тому же школьников обеспечивали горячими завтраками. Так и учился Ваня, был хорошим учеником, ибо с детства показал себя пытливым, умеющим «зрить в корень». И хоть никогда не слыл забиякой, ощущая в нем нравственную силу, ровесники признавали его лидерство. Но он никогда не пыжился, не выделялся, был весьма коммуникабельным и доброжелательным и потому обзавелся множеством друзей. И очень любил он Доссор, который считал своим родным поселком, где работали такие прекрасные люди, где совершалось столько интересного. Ведь Доссор был центральным промыслом в те годы. И жизнь тут кипела. Вот как писал о Доссоре друг и коллега Ивана Петровича, журналист Тажибай Текеев, который так и назвал стихотворение — «Салем Доссору!»:
Нет, не проси… Не покину Доссора.
Много в стране нашей дивных просторов,
Но для меня нет дороже на свете
Запаха пряного масляной нефти.
Люди вокруг меня сердцем красивы,
Недра дают исполинскую силу,
Ту, что руду добывает и пашет,
К звездам взнесла славу Родины нашей.
Солью всех дел я назвал бы богатство,
Что добываем мы в дружбе и братстве
Русских, казахов, узбеков, армян.
Нет! Не прощай, мой Доссор, а салем!
Да, в братстве и дружбе жили представители всех наций, в своей стране, здесь все были равны, счастливы, строили большие планы по ее преображению и развитию. И когда ее счастье захотели растоптать фашисты, совсем еще юные мальчишки рвались воевать. Они стремились встать в общий ряд защитников Отечества. Естественно, и Ваня Свербихин, которому в начале войны и 16 еще не исполнилось.
Но сразу не получилось, хотя, как вспоминал Иван Петрович, его и направили в Гурьевское пехотное училище, которое тогда только начало создаваться, поначалу будущие курсанты жили в ДК нефтяников, затем, уже поротно и повзводно, в школе им. Куйбышева, переоборудованной в казарму. Но потом его, как и других его ровесников, по причине малолетства отправили домой, доучиться в школе. Объясняли, что война окончится, а жизнь будет продолжаться, и нужны будут образованные люди, специалисты.
Школу он окончил, и сразу же пошел работать в автотранспортные мастерские учеником слесаря. Рабочие руки были очень нужны. Он мечтал только о том, чтобы, наконец, исполнилось ему 17. И методично наносил визиты в военкомат, пока военком не выдержал и 9 сентября 1942-го Иван Свербихин был призван на действительную службу, а 17 парнишке должно было исполниться только в декабре. Поначалу готовили его на снайпера, а потом учился в Уфимском пехотном училище, по ускоренной программе подготовки командиров взводов и рот. Офицерское звание им присвоить не успели, так как шла кровавая битва на Курской дуге, и требовались все новые пополнения. Иван попал на Барвенковское (близ Харькова) направление и прошел настоящее крещение огнем. 13 сентября 1943-го был ранен, попал в госпиталь. А после выздоровления — снова в строй, снова в маршевую роту Третьего Украинского фронта. Он воевал в составе прославленной 15-й гвардейской, дважды Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии. Освобождали Украину. Свербихин командовал взводом, однажды пришлось, когда погиб командир роты, принять командование ротой на себя. Ведя часть в атаку, 9 апреля 44-го он был тяжело ранен прямо у вражеских окопов. Пуля пробила грудь насквозь, он буквально истекал кровью. Но вынести его смогли санитары только с наступлением темноты. И, можно сказать, что это чудо, что он выжил. Пришлось полечиться в нескольких госпиталях. 22 июня 44-го оказался в госпитале в грузинском городе Хашури, откуда и был направлен в запасной полк, а затем в школу младших авиационных специалистов (ШМАС), по окончании которой был зачислен авиамотористом в 35-й истребительный авиационный полк. За годы войны летчики полка, защищавшего небо Аджарии, Батумский морской порт и другие важные объекты, сбили более 30 самолетов противника, а что для удачного выхода самолета из боя значила хорошая работа мотора, никому не надо объяснять. Тем более, что бой шел не в открытую, а сбивали в основном разведчиков-асов, ищущих пути подхода для бомбардировок. Так что отслужил наш земляк свою службу долгую, службу ратную честно, вплоть до 1950 года. Был удостоен орденов Славы, Отечественной войны, многих медалей.
Но вернулся коммунист Свербихин в родной край не заслугами хвастаться своими, а скорее впрягаться в мирный труд. Учитывая его образование, политическую подготовку, в райкоме, когда вставал на учет, ему сказали, что очень важно наладить работу районной газеты — СМИ всегда придавалось большое значение в идеологической работе. Назначили его ответственным секретарем, а вскоре он стал редактором доссорской газеты «Нефтяник».
И с мая 1950-го до мая 1982-го он служил журналистскому делу.
Окончил с отличием факультет журналистики Высшей партшколы и был назначен в «Прикаспийскую коммуну» ответственным секретарем, но в то время осваивался Мангышлак, было много интересного вокруг, и он решил возглавить промышленный отдел, чтобы быть ближе к кипучей буче дел. А когда газета попала под пресс очередных реорганизаций: область определили в сельскохозяйственную (это надо такое придумать — область, имеющая эмбинские и мангышлакские богатейшие месторождения попала в категорию сельскохозяйственных) и газету «Прикаспийская коммуна» закрыли, Ивану Петровичу предложили должность собственного корреспондента «Казахстанской правды», где он прекрасно себя зарекомендовал. Его материалы были наполнены глубоким содержанием, осмыслением фактов, написаны неравнодушно, каждая строка пропускалась через сердце. И когда в 1965 году «Прикаспийскую коммуну» вновь открыли, то его сразу же утвердили ее редактором.
Он работал на этом посту 17 лет. И скажу, что это самый демократичный из всех знакомых мне редакторов. В нем не было никакого чванства, снобизма. Он мог пошутить с секретарем, придя после обеда на работу: «Цяй кипятила? Да? Оцень холосо» (помните, тогда про чукчу и чай ходил анекдот, вот он и шутил как бы в тему). И потом с таким смаком, прихлебывая, пил этот чай, что всем хотелось присоединиться к чаепитию. Он никогда не позволял курьеру, принесшему полосы для сверки из типографии (поскольку газета версталась допоздна, их приносили на дом), дожидаться в прихожей, а обязательно приглашал к столу и предлагал подкрепиться, пока он будет читать (многие ли из нынешних боссов пригласят к столу курьера?!).
Он охотно поддерживал любую шутку. Вместе с тем это не походило на панибратство, по работе он был требователен и умел спросить за дело. Без ора, оскорблений и унижений, но при этом так укоризненно, даже недоуменно посмотрев, мол, как ты мог, что провинившийся сквозь пол готов был провалиться. Умел управляться с буйной журналистской братией. И каждый из нас старался что-то привнести в редакционную копилку, забойное, сделать материал пооригинальнее, добыть, как теперь принято говорить, эксклюзив. Иван Петрович спешил одобрить любое начинание. А правил материалы бережно, и значительно улучшая — журналист и редактор он был очень талантливый. И газета была интересной, как говорится, на все вкусы.
Что касается лично меня, то мне хочется здесь просто вспомнить, как открыто и приветливо он встретил меня в первый мой приход по поводу трудоустройства в связи с переездом в Гурьев. Как почему-то сразу поверил, что я справлюсь с работой в промышленном отделе, где традиционно были мужчины. И как одобрительно относился ко всем нашим новшествам, которые мы осуществляли уже в мою бытность редактором. Кстати, я старалась походить на него и в том, что мне особенно импонировало в его стиле работы. То, что при всех трудностях, которые всегда были в издательстве газеты (то из-за непоставки бумаги, то по причине того, что устаревшее оборудование типографии ломалось, затягивался выпуск газеты, опаздывали к утренней почте, то качество отпечатанной газеты было плохое, читатели претензии высказывали, начальство делало очередной втык), Иван Петрович все принимал достойно и никогда не срывался на подчиненных. А если случалась ошибка по вине журналиста, если кому-то из высокопоставленных не нравилось критическое выступление, он опять-таки не «давал сотрудника на съедение», закрывал своей грудью. Он всегда имел мужество высказать свое мнение и отстаивать его.
Так он привык. Идти вперед с открытым забралом. Жил по законам чести. Писал не кому-то в угоду, а то, под чем не стыдно было подписаться. Он очень любил природу и на всех трибунах страстно выступал в ее защиту. Его голос всегда был слышен на общественных слушаниях по обсуждению того иного проекта, который мог нанести вред природе.
Был заядлым рыбаком, но только ради спортивного интереса, ненавидя «браконьёров» — он их почему-то именно так называл, через букву ё. Уйдя на пенсию, он никогда не умел отдыхать в том смысле, что мне ни до чего нет дела, моя хата с краю. Его «хата» всегда была на передовой. Не случайно уже в 95-м ему присудили премию Союза журналистов Казахстана за цикл статей на общественно-политические и моральные темы.
Верный, преданный во всем. Он не просто любил, а боготворил свою верную подругу Музу Павловну. Много внимания уделял детям — у него двое сыновей, Владимир и Петр, и дочь Ирина. Они — его достойное продолжение.
Годы мчатся. Уже шестнадцать лет, как его нет с нами. А кажется, вот сейчас откроется дверь, и войдет он со своей неизменной улыбкой (несмотря на старые раны, на перенесенный инфаркт и еще десятки хворей, о которых он не любил вспоминать) и начнет излагать новую идею, чем-то возмущаться, чему-то радоваться. Он и там, наверно, не успокоился, следит за тем, чтобы все было у нас хорошо. И надо, чтобы было хорошо, чтобы его неугомонной душе было покойно. Как и всем фронтовикам, ничего не жалевшим для Победы, для своей страны. Мы их помним. И для этой памяти нет срока давности.
(Продолжение следует)
Любовь МОНАСТЫРСКАЯ
