«Татьяна, русская душой…» Имя нашей героини напрасно дает нам повод вспомнить нетленные строчки из пушкинской поэмы «Евгений Онегин». Да возьмется ли кто-нибудь оценить душу артиста, душу женщины? Ее душа — это ее концерты, на которых она абсолютно откровенна со зрителем.
Впервые широкому кругу почитателей музыкального искусства творчество Татьяны Бурмистровой было представлено в телевизионной программе «Алтыбакан» в 1976 году. Русская девушка с казахской домброй в руках была воспринята с удивлением, но восторгу не было предела, когда она запела. Пела она казахские песни сердечно, с чутким вниманием к слову и мелодии. И мгновенно полюбилась за талант. Но не буду лукавить — в том числе и потому, что она была русской. Самородок из Южного Казахстана, Татьяна росла в многонациональной среде, училась в русской школе. И будучи еще ребенком, она ощутила желание играть на домбре, этой вечной спутнице казаха, и вместе с ней навсегда приняла все глубинные ценности казахского народа.
О ней
Удостоена почетных званий «Қазақстанның еңбек сіңірген қызметкері», «Почетный гражданин Южно-Казахстанской области», награждена орденом «Парасат». Татьяна Николаевна не скрывает своего возраста, но уверена, что «әйелдің жасы он сегіз».
— Нет никаких секретов, это, скорее, генетика. Так выглядела мама.
Извечный женский вопрос — о секретах красоты. Но Татьяна Бурмистрова несет со сцены совсем иные ценности, и красоту видит глубже, в народных традициях, обрядах, в мудрости казахского стиха, в мелодичности песен, особом укладе и воспитании.
— Мама удивлялась, откуда во мне эта любовь к казахской песне? Нас четыре девочки в семье. Мама, бабушка – пели все, я была напитана украинской песней. А мне очень нравились казахские песни, терме. И взялось это ниоткуда, пожалуй, это дар Божий, им я и делюсь…
Никто не спорит, что в музыке, песнях заложен тот самый генетический код, что содержит саму суть любой нации. Для носителя культуры принятие такого кода вполне естественно. И тем удивительнее, что русская девочка приняла и прониклась культурой казахской и, не являясь носителем языка, стала его проводником.
— Концерты — это форма общения с людьми. А зритель везде разный. Разные люди. На концертах задаюсь вопросом: чего хочет человек? Раньше люди жили по-разному. Много было откровенно бедных людей. И хотелось помочь, если не материально, то хоть духовно поддержать. А сейчас растет разница между богатыми и бедными. Есть люди очень состоятельные, а между тем они закрыты, не имеют сострадания. Они пресыщены. Им нужен шум, они веселья хотят. Шоу! Но это не ко мне. Да, иногда приходится читать стихи, говорить. Но больше хочется петь. Петь. Столько песен еще не спето! Много всего. Но интуиция подсказывает, что к песням надо еще что-то сказать.
Все самое прекрасное, что было, сейчас забыто. Главное забыто. Мы как инопланетяне живем. Особенно в плане воспитания девочек. Как говорил Черчилль: «Женщины — соль нации». Может, утеряли в период Советской власти, когда у всех стран было все одинаковым, во всех пятнадцати республиках? Но в некоторых республиках, Узбекистане, Таджикистане, например, смогли сохранить индивидуальность. В нашей республике произошел перегиб. И когда говорят, что мы обрусели, это с нами так поступили, я говорю: «Вот я, стою перед вами, чистокровная русская. Я не «обрусела». Мне ничто не помешало носить казахские платья, говорить на казахском, поступать, жить так». Слава Богу, я не заигрываю с публикой. Я такая и есть, – рассуждает гость «ПК».
Без притворства и лукавства, стоя на сцене один на один со зрителем, она вглядывается в лица своих слушателей. Ее концерты — это откровения, ее слова — слова назидания. Без напористого нравоучительства Татьяна возвращает нас к истокам, где мужи благородны, девы скромны, матери смиренны, отцы горды. Духовность не терпит шума и суеты. А между тем зритель замирает, ловя каждое сказанное ею слово, каждая нота задевает струны сердца.
— Возможно, у меня нет виртуозной техники исполнения на домбре, потому что я инструмент беру прямо перед концертом. Не могу назвать себя певицей или музыкантом. Я просто исполнитель казахских песен. И я рада, что пока мне есть что сказать. Но иногда возникает мысль уже завершить карьеру, не петь. Как у Мукагали Макатаева в стихотворении «Өлең керек», надо оставить в памяти искусство, пение:
Көкейкесті жырлар жаз жез киіктей,
Мақтау, даттау, жәдігөй сөзді күтпей.
Өлең керек ұрпаққа, өзің мейлі,
Көлеңкеде қалсаң қал, көзге ілікпей!
Иногда, чтобы принять решение, нужно чем-то пожертвовать. Но все хотят лишь получать удовольствие, жить, как они хотят. Не работать, а зарабатывать. А какое отношение к себе они тогда получат?
Она могла бы петь эстрадные песни, могла уйти в русский фольклор. Признается, что этим бы больше заработала. Могла петь на свадьбах.
— А я не могу петь только ради денег. Хотя есть артисты, которые даже не заморачиваются. «Получила конвертик и ушла». Я же не могу петь, когда едят, тут же гремят посудой. Өнердің киесі бар. Только так. И это моя позиция. У меня всегда были в памяти слова из аульного воспитания: «ұят болады», «ұят өлімнен күшті». Вот это национальное воспитание, которое я получила в детстве. И оно не позволяет многих вольностей, что даже знакомая как-то заметила: «Что ты всегда как прокурор поешь?»
По-другому она не может. Как не может позволить лишнего кокетства, да и любого кокетства, заигрывания с публикой. Чутко реагируя на зрителя, она на ходу меняет репертуар, может прочесть к месту стихи казахских поэтов.
— Концертной деятельностью я специально не занимаюсь. Приглашают, и я выезжаю. В периоды, когда нет приглашений, изучаю стихи, литературу.
Так пришла к казахской литературе.
Это был 1990 год. Услышала со сцены стихи Кадыра Мырзалиева. Читал актер Райымбек Сейтметов. В первом же городе поспешила в книжный магазин и купила трехтомник поэта.
— Я перечитала эти томики вдоль и поперек, делала пометки на полях. Искала и находила ответы на многие вопросы. Стала руководствоваться этими строчками. Это ведь народный поэт, и каждое слово — утверждение. Мои слова могут не иметь такой силы и веса. А когда до меня уже сказали, и еще в высшей форме, они доходят до слушателя. У нас много книг, которыми мы не пользуемся. А там столько всего написано! Не читаем. А чтение — это созидательный труд души. Я мечтаю найти время почитать. Но порой не нахожу. Время — это самый ценный ресурс. Не получается думать только о своих потребностях, когда вокруг жизнь кипит — кто-то рядом плачет, страдает, им надо помочь.
Врач-психиатр
Татьяна Бурмистрова, завоевавшая своим талантом сердца зрителей не одного поколения казахстанцев, не имеет музыкального образования. Окончив Алма-Атинский медицинский институт, стала врачом-психиатром. Работала, совмещая с концертной деятельностью. Но в 1990 году она сделала выбор в пользу сцены.
— Когда я впервые увидела своих больных, сразу вспомнила стихи Пушкина: «Не дай мне, бог, сойти с ума
Уж лучше посох и сума…»
Потому что это потерянные люди. Есть одержимые, у них серьезные духовные сдвиги в сознании. А что мы сейчас с детьми нашими делаем?.. Все должно быть в меру. И как мало надо человеку для счастья… Надрываемся, зарабатываем деньги. Потом тратим их на свое здоровье. И это я хочу со сцены сказать. Я исполнительница казахских песен, все в меня Господь уже вложил, возможно, и целительство через песни. Они очищают. Не зря было сказано: «Когда музы играют, пушки молчат». А мы забыли эти слова. Мы все забыли… Народные песни не требуют толкования. Вот запели: «Отаным — кең далам орманды» — и все знали, что надо идти защищать Родину. Народное искусство — это ограда, это барьер в Реке Жизни, в которой все хотят помыть свои грязные ноги…
— Люди искусства преподают те самые тренинги единства, но высшего полета. Открыто хотят поделиться своим богатством. Есть дар — им надо делиться. Вот я не понимаю совершенно Малевича, импрессионистов не понимаю. Я как врач-психиатр смотрю через призму своей профессии, почему рисуется такая картина. Я же вижу, чувствую мир в первозданном виде, в чистом виде. Я исполняю казахскую музыку в таком виде, когда она была наполнена духом святым, не было испорченности. И этим хочется поделиться со своим зрителем. Когда я работала врачом, мне один аксакал сказал: «Может, есть лучшие, чем ты, врачи, которые вылечат наше тело, а ты нам души полечи».
Однажды на концерте в Павлодаре Наум Григорьевич Шафер, профессор, композитор, известный тем, что собрал уникальную коллекцию пластинок с записями известных музыкантов прошлых эпох, сказал Татьяне, что домбру надо слушать в степи. Тогда она зазвучит в первозданном виде. Или хотя бы не загромождать сцену. Узорики на сцене, оркестр в сопровождение, подтанцовки — это все лишнее, считает Татьяна. Только исполнитель и домбра, которая выступает поддержкой к голосу. Когда происходит созвучие голоса и домбры — все. Это как Вселенная и исполнитель. Так пели Амре Кашаубаев, Асет Найманбаев. При этом она оценивает свой голос, как посредственный. И тем не менее, два часа, что длится концерт, она держит зрителя в сказочном плену, который не отпускает даже после его окончания.
— Голос, песня, домбра и дикция. Раньше была школа. А сейчас все поют как хотят. И этим суррогатом питают зрителей. И школы такой, какая была при Гарифулле Курмангалиеве, сейчас нет. Все меняется, и я думаю, не в лучшую сторону. Много людей искусства, но совсем мало культуры…
Потребность в духовном всегда присутствет, но у каждого человека она своя. Уже устали от безвкусицы, ждут песен для души.
— Всегда были песни для танцев и тоев, скоморошество, и это тоже нужно. Но сейчас границы размыты, и такие песни несут на сцену. Вот уже певец кричит залу: «Қошемет қайда?», «Почему не хлопаете, где ваши руки?» Зритель хлопает в знак благодарности, это невольно происходит. А певцы выпрашивают аплодисменты. Хочу спросить у них: «Ты определись, для чего ты стоишь?» Многие выходят себя показать, все как-то сейчас упростилось, и этим зарабатывают деньги. Но ценят тех, кто культуру несет в массы. Нас воспитывал Гарифолла Курмангалиев. Он учил нас всему: как выходить на сцену, как уходить со сцены, как на сцене стоять. Никаких лишних движений. Вот перед тобой зритель, учил он, это и твоя судьба, и трагедия, если они тебя сейчас освистают, больше тебя не признают. Надо быть осторожным и в словах, и в движениях. Поэтому искусство должно быть высокое, а не идти на поводу у толпы.
О сцене
— Гарифулла Курмангалиев нам говорил, что сцена — это не проходной двор. Сцена для меня — все, но не в том смысле, чтобы выходить как в последний раз, нет. Это ответственность, чтобы человек не ушел разочарованным. И когда мои песни отражаются на лицах, значит, я достигла их души. Я не могу давать один и тот же концерт. Все концерты у меня должны различаться. Я все время в поиске. Новое стихотворение, новый репертуар. Должно быть что-то полезное.
В одном из райцентров заметила, что зрители расписываются в журнале по списку, организаторы следили, чтобы никто не ушел. По завершении концерта обратилась к зрителям: «Я вижу, что вас заставили прийти на концерт. Но вы хотя бы не пожалели?» Тут они начали хлопать. После директор Дома культуры заверил, что они по-настоящему были рады: «Поверьте, в следующий раз они все придут добровольно».
О языке
Странно, но стоя одна, она заполняла своей энергией не только сцену, но и весь зал. Захватывала в свои волшебные объятия каждого слушателя. На концерте ребенок, русская девочка лет пяти, просит маму посидеть еще, послушать: «Давай останемся, она же еще поет!» Язык не родной, но для малышки все понятно и близко — душа отозвалась.
— Многие мои русские друзья, знакомые спрашивают, почему я их не приглашаю на свои концерты. Думала, зачем им концерт, на котором ни одно слово на русском не звучит? А оказалось, что Искусство не имеет языка.
Атмосфера добра, создаваемая исполнительницей, давала больше, чем все языки мира. Одна зрительница призналась: «Сидящие по соседству, видя, что мы не понимаем, переводили нам слова, которые вызвали аплодисменты. Им хотелось, чтобы и мы вкусили сладость казахской речи, поняли шутки. Сидя в зале, приобщались к культуре, казахскому языку — это же добродетель. Не было безразличного отношения».
— Тяга к фольклору, казахскому быту, обычаям — это для меня бальзам. Дочь говорила: «Ну, угомонитесь уже. Так и будете все время ходить в национальной одежде?» А для меня удовольствие. Времена меняются, где-то приходится переступать через себя. Не будешь же белой вороной? Но мне нравится национальная одежда, она мне не в тягость. Хотя я рождена от русской женщины. И папа русский. Откуда? Это промысел Божий. И сейчас, когда я с пожилыми женщинами с большим жизненным опытом разговариваю, мне очень нравится почерпнуть что-то для себя интересное из быта казахского, казахских традиций. Все не прочтешь и все знать невозможно, а когда слышишь, остается глубоко в памяти. И мне это нравится. Если бы не нравилось, я бы выбрала другую интересную работу. Я очень требовательна к одежде, избирательна и считаю, что в гардеробе женщины должна быть хотя бы одна изысканная вещь, которая бы подчеркивала ее национальную принадлежность. Патриотизм, наверно. Но с другой стороны — это душа должна говорить. Почему только на Наурыз надо одеваться в национальную одежду?
На прием к Президенту на 8 Марта она специально шила себе наряд. И, несмотря на то, что это было не совсем по протоколу, она настояла на своем.
— В обычной одежде ко мне обращаются — Татьяна Николаевна, а в национальном костюме я — Татьяна ханым. Чувствуете разницу? Национальная одежда подчеркивает индивидуальность. Но люди сейчас не заморачиваются, им некогда. А я думаю, это все отговорки. Внутри что у тебя? Это и движет женщиной. Если женщина перестанет быть эталоном, если женщины перестанут быть маяками… Как раньше говорили: «Когда рядом с мужчиной появляется женщина как женщина, мужчина бросает сигарету, не матерится». Кому, как не женщине, формировать наше общество? Говорят о глобализации, все в джинсах рваных, в брюках, и все в черных каких-то облачениях стали на одно лицо. А мне не хочется. Женщина уже настолько преобразилась, что у мужчин возникает потребность женщин направить на путь правильный. Поэтому я на концертах читаю стихи, наводящие на раздумья.
О труде
— Я выросла в ауле. Это каждый день труд, взаимопомощь. А еще общение с природой. Это отличает от тех, кто вырос на асфальте. Не сказать, что я работаю не покладая рук, езжу с концертами, не имея покоя. Нет. Такого у меня нет. Каждый день и даже каждый месяц давать концерты человек не в состоянии, просто так мелькать везде, везде успевать — можно просто сойти с ума от такого ритма. Я придерживаюсь более размеренного ритма, или по своей лени не всегда выхожу на сцену. Я люблю находиться в творческом поиске, что-то ищу новое для концертов.
Заниматься концертной деятельностью, не имея специального образования, как оказалось, она не имеет права. Но…
— Нашлись очень внимательные люди — Ерлан Атамкулов, строитель, предприниматель. С товарищами они открыли мне культурный центр «Ұлттық өнер» в Алматы, прописали устав, дали машину, водителя. Мама Ерлана была учителем казахского языка, и, памятуя об этом, он решил сделать такое дело. Это зов крови — возрождение языка, культуры. И я начала работать. Они говорили — вы не должны сидеть. И с 2003 года я работаю, выезжаю в регионы. Я срослась с казахской культурой. Да, я русская. Я этого не отрицаю. Но пою я абсолютно казашкой. Взять такой пример: Образцова в свое время так спела Кармен, как никакая испанка не споет. Возможно, кому-то не нравится, но это их право. Я такая, какая есть, без притворства.
О Наследии
— Я благодарна атыраусцам за теплый прием. Аким Атырауской области Нурлан Ногаев очень хорошо поддерживает творческих людей. Кумиры нужны молодежи, ведь их высказывания для них, как рецепты для больного.
Есть много артистов, которым есть что сказать, но нет возможностей. Талантливые есть, но их нужно чуть подправить, помочь. Им нужно дать возможность выхода на сцену. Есть очень талантливые люди. И сейчас я готова собрать их под крыло. Сшить им красивые костюмы. К сожалению, в Казахстане нет ни одного сценического костюма известных исполнителей в музеях. В свое время не выкупили ни у Куляш Байсеитовой, ни у Розы Жамановой. Хочу пошить молодым талантливым исполнителям красивые, богатые национальные костюмы, чтобы они вышли на сцену величественно, достойно. Ұялмай.
Марта Орынбасаркызы
