Мог ли он подумать в тот день, что в реке Урал выловит золотую рыбку? Буранбек рано утром приготовил свои нехитрые снасти. Осмотрел деревянную лодчонку с загнутым носом. Опробовал ее дребезжавший мотор. Торопиться была причина… В прошлый раз рыбалка получилась неудачной. А иначе ведь и быть не могло. Не успел выйти из дома, как его жена Камеш подняла хай-вай. И нельзя сказать, что как бы неуместно.
— Угораздило же выйти замуж за нищего удильщика водяной твари… Вот, что значит быть несчастной. Ни толком поесть, ни тебе приодеться. Людям, на худой конец, в сеть судак попадется. Он же только раков и лягушек умеет ловить, — завелась она, не успев встать с постели. Всю ночь, наверное, речь готовила. На завтрак демонстративно поставила перед ним чашку черного чая с куском хлеба. Поглядел он на нее. Бескровная, сухопарая, словно готовая к скачкам. И ведет себя вызывающе, отбрасывая падающую то и дело вперед «треклятую» жиденькую косу за спину.
— Да, можно подумать, что отец твой с трудом перегонял свои отары…
— Отец, говорит?! Да ты его мизинца бы не стоил. Ой, дрянь ты эдакая! Смотри, абы рот не перекосило. В городе дочь твоя и сын учебу оплатить не могут — вот-вот, глядишь, отчислят. Чтоб ему сгореть, когда-нибудь будет достаток в доме? Всю зиму мучились — нечем печь топить. За лето молока вдоволь не видели. Чужие мужья семью свою вдосталь черной икрой кормят. А ты как неприкаянный. Громыхаешь с утра до ночи на деревянном корыте.
И, вправду, подготовилась. Смотри, как вяжет. Топором не разрубишь…
С мысли его сбил зачихавший от набившейся тины мотор. Да, разве бабская вредоносность к добру приведет? Пока припоминал задевшие его за живое слова, не заметил, как выскочил на мель. Заглушив мотор, стал освобождать винт. Упираясь шестом, вытолкал лодку в глубокое русло. Оба берега реки заросли тальником и тугаями. Солнце, не вместившись в свое гнездо, распаляясь, высунуло одно ухо. Будто того и ожидавшая рябь воды вмиг принарядилась и засияла ало-золотистыми бусами. Не заплывая далеко, Буранбек приблизился к правому берегу и забросил свою сеть в воду. Заостренные жерди на двух ее концах поглубже погрузил в грунт, чтобы не унесло течением.
— О, властелин вод Сулейман, прошу у тебя рыбу!
Эхом отдались слова вдоль реки и потонули в глубине ее.
Заклинание он перенял от отца. Жизнь его прошла на рыбацких колхозных лодках и баркасах. Доля истинного рыбака всегда лежит под водой. Он только и знал, что боролся с буйными волнами Каспия. Спозаранку, расправив невод на километровой водной глади, заворачивал бывало издалека его обратно. В полдень, встав гуськом друг за другом, тянул, упираясь ногами в дно, свою добычу на берег. Скачущую крупную и мелкую рыбу сдавал в пункт приема. Подсчитывал, записывал. И лишь после того расправлял спину. И лишь после того переключал внимание на приготовленную молодым поваром уху с удивительно медовым вкусом.
Само по себе искусством было то, как отец его рыбу ел. Погружал, бывало, кусок в рот, проворачивал его языком, и ссыпал одни косточки, словно шелуху от семечек. Однажды мать тоже попыталась повторить его метод… Однако подавилась, и косточка судака застряла в горле. Ни туда, ни обратно. Бульоном запивала. Хлеб черствый глотала. Только боль разбередила. И тогда отец, сидевший рядом с ней, использовал старый дедовский прием. Бледную, зеленеющую мать хватил кулаком по зашеине. Удар оказался настолько сильным, что ее зубные протезы разлетелись в две противоположные стороны.
— Косточка как, вылетела рыбья косточка? — спрашивал он спокойно. Мать, перевернувшись два раза с боку на бок, хватаясь за скалку, кричит неистовым голосом: «Ох, ненормальный! Зараз что ли убить захотел?!»
Пристроив свою лодку к берегу, он присел в тени тальника. В плену видений прошлого незаметно пробежало время. Солнце вскарабкалось уже на самый верх. Во рту еще не побывало ни крошки. Под ложечкой посасывало. На крайний случай, поймать бы на один казанок, думал он, поглядывая на то место, куда поставил сеть. Неожиданно поплавок, привязанный к середине, дернулся раз, другой и запрыгал. И не просто запрыгал, а заплясал. Вода вокруг забурлила и запенилась. Стремглав он бросился к лодке. Осетр — рыба, вообще-то, смирная. Стоит носом ей уткнуться в ячейку сети, сразу стихает и не проявляет норова. Сазан тоже, можно сказать, тихоня. Самая буйная, пожалуй, взрослая щука. Или все-таки прожорливый сом? Что бы там ни было, давай, хищник, полезай в кузов.
Когда Буранбек увидел маленькую, размером в четверть пяди, запутавшуюся в ячее сети золотую рыбку, он выронил шест из рук. Язык его вдруг онемел, и весь он как-то обмяк. Светлое скуластое лицо его посерело. Расстерявшись, он непроизвольно почесал кадык и сдвинул кепку на затылок. Испуганно огляделся вокруг. Перед глазами какая-то туманная поволока. Небо и зеркальная гладь воды слились в единое целое.
— Буранбек, очнись. Говори свое желание. Мечту твою в ладонь тебе положу. Только отпусти.
Где это видано, чтоб такой малюсенький рот произносил такие слова? Явно водяная фея, смекнул он. Сейчас она его с ума сведет, исказит лицо до неузнаваемсти и утащит за собой в пучину. Попробуй освободись!
— Не пугайся. Безвредная я!
Мысли его читает. Все-таки силы после этих слов стали понемногу к нему возвращаться. Осторожно наклонился к ячее сети. Зацепилась жаберками. Хвостиком водит медленно, видно, успокоилась. Чешуя в солнечных лучах посверкивает. Вода вокруг переливается словно топленое сливочное масло.
— Молви свое слово, Буранбек! А затем дай мне волю. Смилуйся!
— Надо бы с Камеш посоветоваться. Малость потерпи…
— Женский ум, он на языке крутится, — говаривал отец. Старого склада, неученый был человек. Светлая ему память, забавными ухватками обладал. В то время баркас он свой бросил и стал выходить в море на рыбацком судне. Видимо, сам святой Хызыр покровительствовал — улов был отменным. План выполняли сверх нормы. Разумеется, бригада удостоилась переходящего Красного знамени. К тому же, победителям социалистического соревнования полагался целый фартук денег в придачу — попробуй устоять. Меж тем, как повелось, рыбак, привыкший к воде, не станет ходить в гору… Причалили к берегу, снарядили пацана-поваренка на лодке с тарахтящим мотором. Отправили гонца снова и снова в ближайший поселковый магазин. Развернули праздничный дастархан в нижней каюте. Разложили в ряд не нуждающуюся в славе осетрину и севрюгу. Одни рыбаки поджарые, загорелые от постоянного тягания сетей, похваляются друг перед другом, забыв про дневные заботы. Разбирает смех. Вырывается шутка. Взвевается песня. И когда задушевно затягивают: «Я встретил красу свою…», то стоящее на тихой воде судно без волны начинает колыхаться.
Когда уже, спотыкаясь, основательно набрались, на палубе возник загадочный треск. Постепенно в каюте становилось невыносимо жарко. Дальше — больше, стало обжигать лицо. Тогда бригадир встал и попросил отца: «Что за ерунда такая? Терпеть нет сил. Поднимись, узнай в чем там дело?» Возвратившийся чуть ли не на карачках, отец громко возвестил всем сидящим: «Ай, беда, совсем беда! Бежать будем, давай, братцы!»
В то время дно судна делали железным, а верх — деревянным. Огонь, слизнув паруса, охватил корму и быстро распространялся по всей палубе. Забили тревогу, с криками и бранью попрыгали в воду. И едва живые добрались до берега. Впоследствии слова отца стали крылатыми и еще долго вызывали смех окружающих…
— Эй, Камеш, рыбу поймал. Золотую рыбку! — споткнувшись о порог и чуть не распластавшись, кричал Буранбек. — В самом деле…
Лицо бескровной, сухопарой, словно готовой к скачкам молодухи позеленело.
— Несчастный, тебе только рехнуться осталось. Сгинь с глаз моих!
— Ох и дура! Ты посмотри! Говорящая рыба. Исполнит любую твою прихоть.
Отбрасывая падающую то и дело вперед «треклятую» жиденькую косу за спину, она вышла из себя окончательно.
— Сдох бы ты лучше, по-человечески!
— Эй, Камеш, — подала в этот момент голос золотая рыбка, наполняя собой пригоршню Буранбека. — Назови сокровенное свое желание! Возьми, что тебе нравится!
— Что это она говорит?
— А я тебе что…
— Потом отпусти. Вернусь я в свой вольный Жайик.
— Етит твою, лишь бы она не оказалась той Африканской рыбой, которую в кино показывают, — сказала, подобрев, Камеш. — Уточника-ка ты у нее.
— Сдалась тебе эта Африка. Не вишь, по-казахски разговаривает.
Буранбек, ухмыльнувшись, почесал большим пальцем кадык и сдвинул кепку на затылок.
— Вот, смотри сама.
Он медленно, как створки ракушки, раскрыл ладони. И черновая изба наполнилась золотистым, словно топленое сливочное масло, светом. Скуластое сероватое лицо Буранбека порозовело. К бескровной, сухопарой молодухе вернулась давно потерянная улыбка. В глазах ее пробудился загадочный огонек.
— Устал, поди. Пойду-ка я чай поставлю.
— Бросай все. Срочно. Аквариум найди.
— Привяжи кота! — бросает Камеш, наспех собравшись и убегая на базар. — Проглот этот сожрет еще. Сраму не оберемся.
Прибежала, обшарила полки. Не нашла. Оббежала магазины. Облазила все комки.
Одна сверстница даже заметила:
— Муж твой всю рыбу в реке закончил, теперь решил в аквариум крючок забросить?
— А что-то ты перестала торговать мороженым. Так детишки по нему соскучились, — парировала она.
Да, нужда чего только не заставит делать. Камеш прошлым летом пробовала готовить мороженое сама, заморозив в холодильнике молоко. Но, то ли сахара мало добавила, то ли молоко нежирное — ледяной набалдашник получился величиной с кулак. Его можно было молотком только откалывать, иначе зубы не берут. Дети, которые долизывали, пытаясь все съесть, захворали горлом. Родители их шум подняли. Аульный глава стал преследовать, что нет разрешения на бумаге. В конце концов и сам сбежал.
Наконец, нужную вещь нашли на мусорной свалке на краю аула. Отчистили песком, промыли до белой пены изнутри и снаружи, и установили в центре своего жилья на видном месте. Наполнили водой почти до краев. И бережно запустили золотую рыбку. Постелили ей бархатистой тины, накормили хлебными крошками.
— Назовите три желания, исполню, — молвила золотая рыбка, открывая свой крохотный ротик. — Затем возвратите в Жайик.
— Заплати-ка мне за обучение сына и дочки в университете, — выпалила Камеш, опережая мужа. — Будь они неладны, задергали детей, преподаватели, чуть что, требуют с них деньги.
— Будет сделано!
— Поставь-ка меня главой нашего аула.
— Место твое готово, Буранбек. Иди да садись.
Когда дошла очередь до последнего желания между мужем и женой разгорелся нешуточный спор.
— Не могла попросить сразу миллион долларов. Детям на учебу, видите ли! Твоя женская логика меня достала, — начинал аульный глава, задирая жену, не успев прийти с работы.
— А где ты был сам, если такой умный? Ой-ой, хочу быть аульным главой! Не видать теперь тебе города, возись, вон, с брошенными стариками да одинокими бабами с выводком. Раз ты такой удалец, чего ж ты тогда нормального места себе не попросил, а?
Камеш, принимая свой прежний бескровный, сухопарый, словно готовый к скачкам, образ, распалялась пуще прежнего.
— Да вся порода ваша такая. Вечно прибедняетесь. На зиму единственную козу под нож тащите. Какой с тебя спрос, если ты такое видела с рождения?!
— Ты что мелешь, эй! Голимая нищета, не вчера ли только всякую тварь из воды таскал. Поменял замызганную кепку на торчащий колпак и доволен?! Спохватишься, когда вынесу сор из избы и по ветру развею.
— Вот слышал, брат твой машину купил? На какие шиши, спрашивается? Пользуясь моим положением, может, еще что-нибудь себе притовариваете?
Наконец, уразумев, отчего так расходился Буранбек, и не найдя нужных слов, Камеш запустила в него подвернувшийся под руку ботинок.
— Эх, скудоумка, мать твою! Получай на сдачу!
Глава аула ринулся было вперед, но кулаки не применил. Опасаясь уронить аквариум, стоявший посреди избы, нападали они друг на друга осторожно: то за косу дернут, убегая, то коготки в дело пустят.
— Скажите ваше последнее желание. Время идет, — сказала золотая рыбка в ту минуту, когда, запыхавшись, они стирали соленый пот, заливавший глаза.
— Если на то пошло, слушай меня!
— Камешунечка, давай не будем рубить сплеча, — стал заискивать Буранбек, осознавая, что с женой шутки плохи.
— Еще как будем! Пусть даст один миллион долларов.
— Так это всего лишь цена одного атырауского коттеджа о четырех стенах. Лучше пусть она главой района поставит, района!
— И, что?
— Раз власть в руках, то тендер в кармане, как говорится. Один свист твой в тихую погоду принесет мешок зелененьких. Мы все слышим и знаем.
— Устал, поди. Пойду-ка я чай поставлю.
Бескровное лицо сухопарой, словно готовой к скачкам, Камеш снова потеплело в улыбке…
Глава района тоже из тех, кто все время поглядывает наверх. Половину куска, который собирался проглотить сам, угодливо поднесешь в рот кому-то другому. Каждый мало-мальский частник корчит из себя и барина, и судью. Упрется, как дромадер и ухом по ходу не водит. При таком раскладе подкожный запас нелегко дается. Однако, худо-бедно, кое-какое барахлишко удается припрятать. И по светлому скуластому лицу уже бежит румянец, и фигуре прибавляется ягнячье брюшко. Но, что поделать, коль нарост этот ему не шел, как привязанный к пупку торсык . Примечательно и то, как некогда худосочная женщина набирает вдруг округлые формы: лицо ее начинает лосниться, в полную ладошку выступает второй подбородочек. И, конечно, открывает собственный магазин.
— Осточертело, сколько могу стоять я вроде бакалейщицы! Разве это достойно моего имени Камеш? Да лучше б… — негодовала она, и в итоге стала именоваться хозяйкой единственного на весь район базара. Сын и дочь продолжили обучение за рубежом. Купаемся, сообщали дети, в незамутненном море знаний.
Как-то вечером чинно сидели они супружеской парой. Мило отдыхали и вспомнили об оставшейся без присмотра золотой рыбке.
— От родственников добра столько не видели как от тебя, — сказал благодушно Буранбек. — Мы весьма довольны. Может быть, ты немножко и обижаешься на нас… Пока мы тут в заботах о благе народном…
Ничего не сказала золотая рыбка.
— Заменю-ка я тебе воду. Мутная совсем. Водоросли раскосматились чересчур, листочки пустили что ли? Ах, душенька! — жеманно воскликнула Камеш и проворно соскочила с места. — Ну, прекрати, не отворачивайся! Мы ведь тебе не враги. Скоро я из-за границы специально для тебя большущий аквариум привезу. Резвись, сколько тебе вздумается, вот, погоди только!
Ничего не сказала золотая рыбка.
— Слово ты свое сдержала. Благодаря тебе в люди вышли. Было б другое время — другое дело. Время сейчас неустойчивое, что лезвие бритвы. Кому доверишься? В перспективе хотелось бы сесть на одну из ключевых позиций в области… Но перед этим планирую достойно провести свой юбилей. О нем я сам позабочусь. Слава Богу, не обижены. Ладненько, хозяйка, по-моему, тоже хочет поделиться своими секретами. Исполнишь, так и отпустим в родной твой Жайик, а сами уж молиться за твое счастье останемся.
Ничего не сказала золотая рыбка.
— Ойюшки, возомнила из себя! — вспылила Камеш, потеряв терпение. — Раз попала в мои руки, покоришься моей воле, будешь делать по моей указке.
— Тише, говорю. Ну, разве так можно?!
— Можно! Смотри, кого это она корчит! Отвернулась, хвостом только виляет. На берегу Урала трехэтажный коттедж подними. Издалека чтоб грозным был. Забей его импортной мебелью. Во дворе посади фруктовый сад. Укрась его цветочными клумбами. Пусть враги сгорят от зависти, желчью пусть своей подавятся!
— Ну, это правильно, конечно.
— И попробуй все это не сделать. Высушу твои блестящие ребрышки на солнышке! Иначе, за кого ты меня держишь, а?
Повернулась золотая рыбка, взглянула на супругов, немного помедлила и молвила: «Коттедж ваш готов…».
Между тем Буранбек всецело увлекся подготовкой к собственному юбилею. Перво-наперво был составлен список близких и симпатичных ему людей. Не забыли и стариков, не растерявших уважения и своего авторитета. Для юбилейного вечера в областном театре драмы учтено было все. Предусмотрены подарки и почетная доля высоких гостей.
— Почтеннейшей, мы вас с супругой позовем в тот момент, когда зрительный зал будет заполнен под завязку. Вы войдете, взявшись под руку. Учащиеся школ выстроятся с двух сторон вдоль стен, — говорил раскрученный тамада с толпой своих пособников. — Под ноги бросим вам ярко-красную ковровую дорожку. Вы грациозно по ней пройдете. Учащиеся в реверансе и поклоне перед вами будут рассыпать цветы. Вы идете, не останавливаясь.
— Хоп, отлично!
— И, таким образом, вы взойдете прямо на нарядно убранную сцену.
— Пешком выйдем, али как? — впуталась в разговор Камеш. — А что-нибудь новенькое не можете придумать, с ходу чтоб ошарашить ожидающую публику? Сроду вас не расшевелишь.
— В таком случае, пусть юбиляр появится на белом коне.
— Вот именно, хорошая идея! — согласился Буранбек и глаза его разгорелись будто угли. — Так, седло из серебра, а лука его из золота должен быть. Нагрудник и подхвостник украсьте драгоценными камнями.
— Есть, батя!
— Все будет как в сахаре!
— Супругу вашу сзади пристройте.
— Што-о, побирушники! — возмутилась шокированная Камеш, то бледнея, то зеленея от злости. — За кого ты меня принимаешь, чтоб сидеть на заду коня, а? Сказать, ласково и бережно посадите перед собой, язык отсохнет, да? Если так, то назло всем вам, возьму и не выйду на сцену. Буду сидеть в зале, и не вздумаю с места сдвинуться.
Все шло, как и было задумано… Буранбек на сцену выехал на белом коне, сверкая золотой лукой серебряного седла и завораживая всех ослепительным блеском. Когда битком набитый людьми зал разом встал и зарукоплескал бурными овациями …белоснежный конь, испуганно заржав, встал на дыбы, затем, взбрыкивая, скакнул вперед. Буранбек, сидевший небрежно расслабив колени, вылетел из седла и кубарем покатился под ноги зрителей. Подняться он больше не смог!
* * *
В тот же час на старом Урале взбунтовались волны, львиногривые, они понеслись с грохотом грызть и кромсать основание грозного великолепия, плескавшегося у самой воды. А золотая рыбка в аквариуме разгулялась, говорят, и разом выпрыгнула в великую свою реку.
Рахымжан Отарбаев
писатель, Лауреат премии имени Махамбета, Заслуженный деятель Республики Казахстан,
академик Международной Айтматовской академии.
