Безрадостным оказался итог экспедиции «Ақ Жайықты аялайық!». Река гибнет на глазах! Сумеем ли сохранить ее? Ответ пока неутешителен. Непривлекательна финансово-экономическая идея спасения Урала для сильных мира сего. Что же должно произойти, чтобы река ожила? Конечно же, ответ никто не даст, но мы хотя бы должны понять суть нынешних проблем. Наше интервью с академиком, вице-президентом Русского географического общества Александром ЧИБИЛЕВЫМ как раз протекало в этом русле.
– Александр Александрович, можете обрисовать нынешнее состояние реки?
– Мы живем в изменяющемся мире. Урал – река преимущественно степная, даже пустынно-степная. Климат степей очень устойчивый, и расходы воды меняются. Многоводный год может дать 33 кубокилометра воды, маловодный – всего лишь два с половиной. То есть колебание в 15 раз. И сейчас мы живем в период маловодья. Выдался экстремальный год, он связан с отнюдь даже не малоснежной зимой, а с характером таяния снега. Снега было довольно много, но он лег на талую землю, и вода ушла. Это довольно редкий случай, когда полутора-двухметровый сугроб стоит, тает, и от него не бегут ручьи. Вода до Урала не дошла. Произошло своеобразное сухое таяние снега, и все эти большие запасы, которые якобы были на территории южного Урала, Башкирии, либо испарились, либо впитались. Поэтому год такой экстремальный, и такие уже были. Но в ряду последних двадцати и даже больше лет таких ситуаций еще не наблюдалось.
К этому нужно быть готовым, потому что река с очень неравномерным стоком, как в многолетнем разрезе, так и в течение года. И на это накладывается хозяйственная деятельность человека. По берегам Урала живут четыре миллиона человек, промышленные предприятия, безвозвратное водопотребление, огромное количество искусственных водоемов, правда, многие из них уже ликвидированы за ненадобностью, но, тем не менее, эти водоемы нужно заполнить, и, конечно, в маловодный год эта проблема обостряется. В многоводный год воды всем хватает, всем спокойно. То есть мы должны адаптировать природопользование к водам малой обеспеченности и быть готовыми к таким критическим ситуациям.
Положение из года в год усугубляется, потому что имеется пласт накопленных проблем, большой экологический ущерб, мы живем в эпоху серии маловодных лет. В 90-е годы этого не было. Хозяйственная деятельность человека – ведь никто не откажется от пашен, их надо поливать, заполнить все водоемы, это называется безвозвратное потребление. Но процессы эти характерны для планеты в целом. Мы живем не просто в период потепления, изменения, иссушения, а параллельно с этими событиями. Сосновые боры высыхают из-за высокого уровня грунтовых вод. Весь Восточный Казахстан (Усть-Каменогорск, Семей) зеленый стоит, густая трава. Так что все эти процессы, а мы с вами в одном поясе, но в Западном и Восточном Казахстане предстают разные картины. Поэтому этот год можно назвать экстремальным, который бывает, скажем, один раз в пятьдесят лет.
Управлять подобной ситуацией очень сложно, мы должны отказаться от большого потребления воды. Многие водоемы, построенные в верхней и средней частях бассейна, используются неэффективно. Необходимо пересмотреть метод их эксплуатации. Управлять этим процессом невозможно, мы можем только приспособить свое хозяйство к маловодью, учитывать, что маловодные годы были и будут, как и многоводные. Маловодные были в двадцатые, в 1954 и 1955 годы, а 1957 год был экстремально многоводный. В 1942 году река вышла из берегов, она ведь только в пойме должна быть, мосты сносила железнодорожные. Цикличность существует, но влияет еще очень много различных факторов: характер таяния, рост температуры и ошибочные прогнозы по запасам снега, как в этом году было и раньше.
– И что нам теперь делать?
– Надо быть готовым. Эти колебания известны, наблюдения на Урале ведутся уже около ста лет, есть расчеты, и на них надо ориентировать хозяйство, экономику. Это долгосрочное планирование, которое составляется госорганами, ведающими водными ресурсами. Прогнозы составляют специальные службы. Лет пятьдесят назад была прекрасная служба, когда было много гидрологических постов, постов по изучению промерзания почв – все это сократили, и сейчас сведения недостоверные, их недостаточно. Я говорю о необходимости информационной обеспеченности этих прогнозов. Недостаточно постов наблюдения за природой. Мониторинг, прогнозы часто делают на глазок, из кабинетов. В Европе таких постов много. А у нас, в России и Казахстане, огромные пространства, где вообще не ведутся наблюдения. Население слабо информировано о происходящих изменениях.
– Влияет ли на ситуацию зарегулированность рек?
– Конечно. Волги уже не существует, это каскад водохранилищ, по сути дела – тромбов, и проблему Волги надо искать не в реке, а в каскаде водохранилищ. Верхний плес Урала зарегулирован на одну треть. Долгие годы главное его преимущество перед всеми реками южного склона европейской равнины, такими как Дон, Днепр, Днестр, Волга, было в том, что он был незарегулирован в нижнем и среднем течении. Это способствовало тому, что в 70-е годы Урал стал главной осетровой рекой мира. В 90-е река утратила свое преимущество в связи с нарушением регламента ведения рыбного хозяйства, который существовал в Советском Союзе. Причины известны, почему исчезло стадо осетровых, когда открыли промысел в Каспийском море и когда морские суда стали заходить в Атырау.
– Говорят, что и основной приток Урала – Сакмара – тоже уже зарегулирован.
– На Сакмаре сейчас существуют водохранилища. У нас есть субъекты, которые ведут себя довольно самостоятельно – раз у нас есть вода, то давайте у себя ее оставим. Это требует вмешательства государства. На многих комиссиях у нас не присутствуют представители Башкортостана, Челябинской области. Челябинск давно свою воду подчинил Магнитогорску, Верхнеуральску. Еще начиная с первых советских пятилеток, к 1950 году маленькая река Урал в мировом масштабе, тридцатая по длине и третья по воде Европы, стала самой «металлургической» рекой мира. На его берегах было построено два крупнейших металлургических комбината, да еще медные предприятия, для которых были построены водохранилища, развивалась индустрия, государство, так что с этим и связаны основные потери.
– И что надо делать в ситуации, когда каждый тянет одеяло на себя?
– Я не могу сказать этого. Но я знаю, чего нельзя делать. Режим Ириклинского водохранилища сейчас максимально подчинен задаче подачи воды в зимние межи в ущерб самому водохранилищу. Есть такая договоренность между двумя странами.
Цифры вы слышали: сейчас в Ириклу поступает 7-8 кубометров в секунду, а они обязаны давать 15 кубометров и меньше пятнадцати не дают в ущерб своим запасам. Уровень срабатывается постепенно. Но любое водохранилище наносит ущерб речной экосистеме. У нас комиссия называется «По сохранению экосистемы», но как сохранить ее, если мы строим водохранилища в той же Башкирии, там формируется сток.
Сейчас Сакмара больше Урала в полтора раза. Они в Башкирии задерживают сток и считают, что вправе им распоряжаться точно так же, как Китай распоряжается в верховьях черного Иртыша или реки Или, которая впадает в высыхающий Балхаш. Но для этого нужны международные соглашения, какие существуют во всем мире. Как, например, по Дунаю.
И один из первых шагов сегодняшнего заседания – создание комиссии. Она еще слабо работает, откровенно говоря. Из Москвы эти проблемы, наверное, просто не видны, даже представителя министерства сегодня нет, надо их убеждать. Проблема в том, что субъекты, Западно-Казахстанская и Оренбургская области, не могут решать эти вопросы на своем уровне, нужно все делать через Нур-Султан или Москву. У нас нет полномочий, которые должны быть. И их надо передать субъектам. Мы не можем решать эти вопросы без послов, представителей Москвы – ограниченность условий, конечно, заглушает дело. Мы много лет пытались убедить, что в приграничных областях необходимы представительства МИДа, чтобы мы эти вопросы решали сами. Мы не можем вести переговоры без центральной власти.
– Насчет центральной власти. Вы ведь являетесь вице-президентом Русского географического общества. Президентом РГО является Сергей Шойгу, а председателем попечительского совета – Владимир Путин. Нельзя выйти напрямую?
– РГО – это общественная организация, она не политическая, но эти вопросы перед президентом мы поставить не можем. Мы всего лишь совещательный орган. Пишем рекомендации, в конечном счете их утверждают чиновники. Я вот третий раз даю предложения, но не знаю, пройдут они или нет.
Главное предложение – это научное сопровождение деятельности. Чтобы мы не по-дилетантски принимали решения. Исследования не ведутся. И когда у меня спрашивают, что делать, могу лишь ответить: проанализировав наши ошибки, я знаю, что не надо делать. А чтобы знать, что надо делать – для этого необходимо иметь глубокую картину исследования. Я могу только пользоваться своим багажом знаний, а специальных исследований бассейна Урала давно не ведется. С советских времен число станций резко сократилось, специалистов нет, гидрологов-специалистов нет ни у вас, ни у нас. Есть любители, которые просто этим интересуются, а глубинные исследования не ведутся. Просто нет такого института, нет такой лаборатории. Я говорю о недостаточности научной базы. Ведь из-за этого и случались ошибки. Были нарушения с целиной, когда распахали малопродуктивные земли, а урожай с них не получили. Это наносит ущерб всему бассейну. И с эрозией почв, и с лесомелиорацией. Много было ошибочных решений. И Ириклинское водохранилище было построено для узкой, локальной цели, а ущерб никто не просчитал.
– А когда проводились самые масштабные исследования реки?
– В 1932-1934 годах. Работал институт гидропроект из Ленинграда. Проект назывался «Большая Эмба». На самом деле это был Урало-Эмбинский бассейн, и первыми заказчиками этой работы были нефтяные и газовые месторождения бассейна Эмбы. Лучшие материалы относятся к тридцатым годам, которые готовили специалисты фактически царских времен и пользовались ими.
Повторные исследования проводились в 1974 году, была разработана схема комплексного использования реки Урал, имевшая мощный научный потенциал, который использовался в связи с тем, что в 1972 году было принято постановление правительства страны о Волге и Урале. Именно по двум рекам. С тех пор таких глубинных исследований не проводилось. Пользуемся устаревшими материалами, сетью гидропостов как у вас, так и у нас, а их по сравнению с советским периодом сократилось не менее, чем в пять раз. А для того чтобы делать выводы, нужны длинные ряды наблюдений. Минимум 45 лет!
Я предложил также создать международный институт по исследованию Урала, специализированные лаборатории, которые работают не по грантам (их, кстати, может выиграть кто угодно, в том числе и некомпетентные люди), а на государственной системе. Ведь государственное финансирование науки существует, чтобы они отвечали за это и с них требовали достоверные сведения.
Записал Каршыга КУШЕКОВ, фото Арсена БОРАНОВА
