В этот раз на природу я вылез поздней осенью. Раньше не получилось. Подался на малую свою родину, где давно не был. Кругом все пожухло, посерело и взялось холодом. Но меня это не смущало. Вольные просторы, тишина и безлюдье возмещали неуют поздней осени.
Потянуло, конечно же, к речкам, хотя отлично знал, что они в эту пору пустые.
Стоял сперва на берегу Шароновки, закидывал свои удочки. И не столько смотрел за ними, сколько обозревал окрестности. Все было тут на своих местах. И мосты. И поселения. И редкая, по поре, скотинка, которая паслась в поймах речек, выбирая остатки травы.
По реке в сторону моря шли тяжелые и большие лодки. Отважные, однако, люди! Ведь запросто может повернуть на норд-вест. Неужели эти рыбаки не знают об этом? А если знают, то почему идут? Нужда гонит! Но ведь на кон ставятся здоровье и жизнь!
Те рыбаки, которых я знал когда-то, к такой вот поре уже закруглялись. Собрав все снасти, торопились домой. А кто опаздывал, того море карало. Оно и нынешних карает. Был уже не один случай, когда люди пропадали в штормовом осеннем море.
Шароновку в семидесятых годах прошлого века хорошо прочистили земснарядами Денгизской ММС. Думалось в ту пору — ну вот, теперь путь морским косякам рыбы открыт, на новой основе станет возрождаться тут рыбопромысловое дело. Однако ни артели рыбацкие не возродились, ни промыслы. Гоняют по Шароновке только эти вот большие и тяжелые лодки.
Кидаю я свои удочки долго. Но клева нет. Шароновка пустая. Утром следующего дня выбираю другой маршрут — на степные речки. Сразу за Ягодным камышовая грива. Ну, здравствуй, камыш! Давненько я тебя не видел. А ты все шумишь, жмешься к воде. Дай-ка возьму на удилище вон ту парочку камышинок. Ах, хороши! Легкие, длинные, прочные, высохшие до звона.
Чакан и камыш весь перепутан. Вот уж ветра постарались! Погуляли по низинам, где никаких преград. Порезвились и в этой вот грифе, да и по всем заросшим берегам прошлись. Вот было шуму-то!
Однако и шикарные удилища что-то не помогают — пусто и в речке Ягодной. Ладно, пойду дальше. Перемахиваю через сухой бугор и выхожу к Кокарне. Вся она — лохматая от зарослей камыша и чакана. Как леший прокрадываюсь к воде. Боже! Неужели еще сохранились на свете такие места! Здесь не только говорить — шептать неприлично! Только смотри и слушай. Из всех звуков уместен лишь шум диких первобытных зарослей на ветру.
Крючок я заправляю червяком долго и тщательно, будто исполняю ритуал — чувствую: тут обязательно заклюет! И точно! Клюнуло сразу, как только я закинул удочку. И кого же выловил? Да окуня! Хорошего ершистого окуня. Он весь так и переливался яркими своими красками на всем этом пожухлом пространстве поздней осени. Надо же! Ведь окунь берет у нас только среди лета, в пору так называемого жора. И то предпочитает блесну. Хватает также малька и даже лягушонка. Ловится окунь и зимой. Берет хорошую блесну. А тут глубокой осенью, да еще на червя!
Окуней я натаскал десятка полтора. Это был улов по такой осенней поре!
В один из своих походов на Кокарну я узрел компанию юных рыболовов. Тащил ее за собой парнишка лет двенадцати. Шли они навстречу сильному холодному ветру. Пальтишки раздувались, ребятишки гнулись, как талинки. Но шли. У заводилы через плечо болталась модная спортивная сумка. Я им крикнул:
— Застегнитесь хоть! Продует!
Компания и ухом не повела. Заводила пер против ветра споро и настойчиво, а мелюзга за ним. Иди, парнишка! Добивайся своего, несмотря на преграды! Только не забудь, если окажешься далеко отсюда, проведать когда-нибудь речку своего детства.
