(Окончание. Начало в №131 за 8.11.2011г.)
…Перед защитой кандидатской один из научных руководителей Саламатина, прилетевший из Москвы, распорядился: «Любой ценой надо найти живую обезьяну, зарезать её и освежевать по органам, исследовать лёгкие и печень. От этого будет зависеть заключение». Привёз с собой огромный тесак. Аспирант, и так измотанный суетой, чуть было не потерял сознание на улицах Алматы. Боже, этим тесаком можно порешить и двугорбого верблюда. Но где поймать в это время живую обезьяну?
Вконец издёрганному аспиранту кто-то из товарищей дал совет. Послушавшись, он с утра до вечера болтался у зоопарка. Наконец нашёл совсем состарившуюся, со слезящимися глазами и отвислой челюстью, умирающую гориллу. Вежливо поинтересовавшись, узнал, что цена ей несколько тысяч. А дальше директор, напустив на себя важность, не хотел его слушать. Едва удалось зазвать в гости. Ублажая блюдами национальной кухни, унижаясь, еле-еле, но заполучил доходягу. Погрузив в «Скорую помощь», принесли гориллу в жертву на благо науки. Позже коллеги смеялись над ним.
— Ой-бай! Обезьяна Саламатина, не выдержав мук от потомков, разразилась матом на казахском языке. И вправду — оказалась нашим предком!
— Нет-нет, то была не обезьяна, а какой-то спившийся бродяга, — шутил другой.
Смешки смешками, но целеустремлённый сирота вскоре уже приступил к теме докторской. Видать, московский руководитель, поощряя, вдохновил его!
Хоть первоначально и возмущалась, что не суждено им, мол, отдыхать как людям, но внутренне была не против. Разве не лучше быть женой доктора наук, нежели кандидата?!
— А тема твоя опять про обезьяну?
— Да. Их высочество обезьяна.
— Пустишь парочку под нож — и докторская готова.
— Нет, на этот раз не буду резать. Буду исследовать процесс превращения в человека.
— Дело, считай, в шляпе, — говорит жена — пока ещё — кандидата. — Та горилла была родственницей казахов. Теперь шимпанзе можешь отдать грузинам!
Благодаря обезьяне, защитил диссертацию, а благодаря диссертации, получил квартиру в самом центре столицы. Повесил на потолок чешскую люстру, под этой же люстрой стал добираться и до защиты докторской. Немного отшлифовав известное положение Фридриха Энгельса, выведенное им попутно в ходе поисков призрака коммунизма, пришёл к тому же итогу: «Труд создал из обезьяны человека». Разве может очутиться камень на пути исследователя, если он единомышленник великого гения? Пусть утолстились линзы его очков, но ухватился-таки он за лакомый кусочек. Высокое положение по мановению руки обернулось цветущей фазендой у подножия гор. И легковая машина небесного цвета тоже упала с неба… У худосочного Саламатина появилось брюшко, с каждым повышением в должности он всё более вальяжно откидывался в уютных креслах.
Слава его разошлась по всему миру. Стали говорить, что сам великий знаток обезьяньего рода Дарвин с того света благословил ученика, портреты которого крупным планом стали печататься на страницах зарубежной прессы…
…Время давно перевалило за полночь. Воспоминания, останавливаясь на эпизодах разных лет, стремительно бегут, не давая возможности их зафиксировать. Пропади всё! Решив вздремнуть, с головой ушла под одеяло. Но разве уснешь, просто закрыв глаза?! Беспокойные мысли непрерывно лезут и под атласное одеяло.
По улице, пронзительно заголосив, словно жеребец во время гона, промчалась «скорая». Наверное, вырвав кого-то из пасти смерти, увозит в лоно жизни. До чего же резок этот звук, зараза…
Став академиком, съездил на шесть месяцев в Африку. После этого стал томиться, словно в него вселился сам дьявол. Дьявол, наверное, вообще имеет облик гориллы.
Как же не дьявол! — Ученый с мировым именем, не находил себе места ни днём, ни ночью. Схватил и выбросил из окна мраморную статуэтку обезьяны, высоко поднимающей на руках человеческое дитя. Собрал все свои толстенные опусы, над каждой страницей которых когда-то корпел, теряя своё последнее зрение, и сжег все на даче.
— Смотри-ка, даже не горят! Сплошная ложь — и в огне не горит?! Другое дело истина… — бормотал он, подбрасывая, точно бес попутал, в небо пепел:
— Отправляю в полёт идеи своей жизни!
Она же тогда молча страдала, думая, что муж сошёл с ума.
Позже, на проходившей в Рио-де-Жанейро всемирной научной конференции он выступил с покаянием:
— В составе человеческой крови я обнаружил новый элемент. Его нет не только у обезьян, но и у всех живых организмов на Земле. Словом, человек не произошёл от обезьяны. Дарвинизм — ложная, ненаучная теория. Ведёт нас по неверному пути…
Это был фурор. Печальный фурор.
Разве могли остаться безразличными лысые академики, получившие за счёт обезьяны массу чинов и регалий? — все они вскочили с мест. Начали шуметь на девяносто девяти языках. Рвались к нему на трибуну — взять за грудки.
— Эй, спятивший академик, из какого, по-твоему, семени произошёл род человеческий?
— Что за бред здесь несёшь? Да будут прокляты твои старания!
— Пусть уничтожит тебя святость Дарвина и обезьян!
— Где твои грешные доводы!
— Ишь, стоит как ни в чём не бывало. Вышвырните его вон за шиворот!
— Человек привнесён из космоса, — произнёс невозмутимо Саламатин, тыча пальцем в небо. — По-моему, те, кого мы называем гуманоидами, не кто иные, как инопланетяне. Человечество для них — лишь орудие опыта. В Солнечной системе, на других планетах и в звёздных скоплениях существуют высокоразвитые и сознательные существа. Мы среди них — самые примитивные. Поэтому-то до сих пор считаем себя потомками обезьян.
— Авторами нашего сознания являются эти чудовищные гуманоиды, да?
— Неслыханная наглость! — злобные выкрики, казалось, разрушат великолепный зал.
— Именно так. К сожалению, мы и есть неудачный опыт, — ответил учёный, крепко ухватив трибуну обеими руками. — Потому что в наш мозг случайно попал злокачественный комок. Его имя — злодейство! Наши создатели сильно огорчились тому… Дайте мне три-четыре года срока. Докажу своё научное открытие, покажу его, как выжженное тавро на шкуре жеребца.
Перепуганные учёные тут же, поставив вопрос на голосование и единогласно проголосовав за резюме: «Все мы — потомки обезьян!», разбили тем самым в пух и прах зарвавшегося академика.
Сразу по возвращении в Алматы, субъект, потрясший мир, вчера ещё уважаемый учёный, был с треском освобождён от должности директора научно-исследовательского института. Завистники зашептали:
— Дожив до возраста пророка, превратился в бродягу. Ничего не было бы, если б ходил молча.
Запершись в четырёх стенах высоченного дома, сидел и тосковал. Затем, надев на голову тюбетейку, взяв в руки трость из слоновой кости, пошёл на улицу искать единомышленников. Составив список, собирал подписи. В городе с населением более миллиона человек раздобыл только семь подписей — никто не осмеливался поднять руку на Дарвина. И на обезьяну. И «лжепророк» отчаялся. А ближе к весне сказал:
— До чего же длинна эта жизнь! Тянется, как тонкая кишка, не заканчивается.
И ушёл, опечаленный, из дома. И пропал, как испарился. Без следа. Кто-то утверждал, что видел его на вершине Кок-Тюбе. Кто-то убеждал, что заметил, как он, сев на летающую тарелку, взмыл в небеса. Слухов много. Самого нет.
Весной следующего года жена, пока ещё не вдова, отметила годовщину. На поминки академика, вначале утверждавшего, что мы потомки обезьян, а затем страстно переубеждавшего, что все мы — небесные существа, и, тем самым, вконец запутавшего этот отверженный мир, народ шёл нескончаемым потоком. Многие пришли не от сострадания и тоски, а поблагодарить смерть (если это, конечно, правда) за осуществление давно вынашиваемой ими, но так легко осуществившейся обиходной мечты.
…Мало-помалу успокоились горькие мысли, уснула и сама тосковавшая вдова — теперь уже точно вдова. В этот момент висевший на стене портрет, чудесно оживая, стал превращаться для неё в пропавшего Саламатина. Беззвучно ступая на цыпочках, Саламатин приблизился и, слегка раскрыв атласное одеяло, улёгся рядом со своей супругой. Не вдовой.
— Продрог, — шепнул.
— Кто ты?
— Небесный посланник, раб Божий, послушник Мухаммеда, покровитель Шадияра…
— А кто мы?
— Вы — никто!
Проснувшись в ужасе от постороннего голоса, вдова заозиралась по сторонам, крепко прижимая к себе подушку.
Саламатин, блеснув линзами очков, быстро отступил и, оказавшись у стены, снова растворился в бездушном портрете.
Боже милостивый! — задыхаясь, бросилась к окну. Нервно раздёрнула шторы… Наступал рассвет. Моросил мелкий дождь. Неужто так надолго затянуло?!
Что ж делать, коли век оказался таким коротким.
1996 г.
